Лагерь

Сел в смежное кресло и навесил вялую улыбку наподобие той, что позволяют себе после непрошенного совета.

— Ну, как дела?

— Нам надо серьезно поговорить, Антон, — сказал Герберт Карлович с беспокойством.

— Действительно, давно разговоры не разговаривали, папа. Я весь внимание. Кстати, дела у меня хорошо. Спасибо, что спросил.

— Где хорошо — нет места угнетению. Кто этот юноша, на которого ты вчера набросился?

— Этот юноша — самомнящая сопля со скверным языком. Он напал на Марго — я вправил ему мозги.

— Антон, кулачные бои — не лучший способ отстоять сестру. Не сочти за назидание, но с восьмого десятка виднее. Не разменивай молодость на ошибки. Каждый бумеранг, брошенный нерадивым мальчишкой огреет его же, большого дядьку, по затылку.

— Ты поэтому так вкладываешься в благотворительность? Отстреливаешься от бумерангов, папа?

— Благодаря добру вершится великое.

— Великое — это вагон денег, вбуханный в бункер, где я все равно сижу взаперти? Нет ничего великого в том, чтобы отдать сына на передержку. Ты опять обманул меня. Ты опять меня бросил.

— Я не мог видеть, как ты страдаешь в пустой квартире.

— А почему квартира была пустая? Где ты был?

— Прекрасно знаешь, латал подорванное здоровье.

— Нет, — невесело усмехнулся Антон. — До санатория. Пока Марго меня воспитывала. Где ты был?

Герберт Карлович тяжело вздохнул и сквозь толстое стекло посмотрел на задорных пятиклашек, сопровождаемых разудалым свистком.

— Я все и всегда делал для вашего блага, сынок.

— Как ты там сказал? К нам всегда возвращаются наши бумеранги.

Герберт Карлович отвел взгляд от звонкоголосого роя, уносящегося под крыши корпусов. Расправил бумаги и сложил на лощеные колени.

— Когда-нибудь ты поймешь меня…

— Это вряд ли, — отрезал сын. — Ты хотел поговорить о моем плохом поведении? Если да — я все понял. Прости, пап. Инцидент исчерпан?

— Погоди, присядь.

Герберт Карлович вложил документы в папку-регистратор и протянул сыну. — Ознакомишься?

— Что это? — Антон мизинцем поддел слипшиеся листы и вытянулся в струну. — Ты перепишешь собственность Марго на Яну?

— Да.

— А я?

— У нас хватает имущества.

Антон задохнулся гневом — перед глазами закружили пестрые мушки и в ушах загудело возмущение.

— Нет!

Он взвинтился, бросил папку на просиженный велюр и надавил на веки так сильно, будто хотел выбить глазные яблоки, видевшие вдвое урезанное наследство.

— Папа…

— Когда-нибудь ты поймешь меня, — повторил Герберт Карлович и смахнул жидкие седины на залысину. Антон стиснул челюсти — ладно, без закидонов. Иначе папа найдет, куда пристроить особняки, кому примерить машины и кого претворить в преемника.

— Извини меня, пожалуйста.

Он с трудом усмирил противоборство, сделал глубокие вдохи — выдохи и сосчитал десять владений, которые останутся с ним при любом раскладе. Подал отцу руку и трость. И со страхом посмотрел в сероватые глаза, обведенные морщинками. Антону показалось, что отец только что отписал часть его половины хорошим чужим детям.

…На улице разворачивалась катавасия. Ревели сирены скорой помощи. Дудел Андрей Викторович, усмиряя растущую толпу. Количество зевак возрастало в геометрической прогрессии. Там и тут, как грибы после дождя, обнаруживались девочки и мальчики, сбежавшие с уроков, преподаватели, кинувшиеся вслед за беглецами, подростки, сачкующие физкультуру, поварихи, затесавшиеся в скопище ротозеев. Сквозь шумную ватагу с настойчивостью крейсера Аврора пробивались Анна Васильевна и женщина в белом халате, с шапочкой на шпильках. Врач умудрилась продраться сквозь массу тел и крикнула:

— Тише, расходитесь, ему нужен покой!

Общественность, наоборот, разошлась и загудела наперебой.

— Прошу вас! — надрывалась женщина в халате. Слабые попытки заглушал рой взбудораженных вопросов, сыплющихся, как из рога изобилия. Что случилось? Кого-то убили? Володьку Мечникова? Правда, пришили?! А-а-а, избили… А кто это, Володька Мечников?

Наконец, Анну Васильевну пропихнули в центр. Подобрав павший смертью хлястик, оторванный в толпе, директриса заслонила врача и хлопнула в ладоши. Трижды. Рычаг громкости убавили. Через пять минут школьники, преподаватели, повара, охранники и уборщики с жадностью впитывали речи директрисы.

— Вторая по счету драма на нашей совести, — говорила Анна Васильевна, обходя очевидцев происшествия, как надзиратель в тюрьме. — Я не допущу учащения травм, в том числе психологических, побоев и… летальных исходов.

Малышка, придавленная рюкзаками, заплакала. Директриса отрешенно продолжила: