Лагерь

— Ты — наша семья, — в твердом голосе прозвучали отеческие нотки. — Ты — единственная, кто не отвернулся от нас после трагедии. Ты заменила сестру моему мальчику и за это, Яночка, я считаю тебя дочерью, несмотря на то, что вовлекся в путаные повороты судеб твоих родственников.

— Семьи, — сказала Яна с пренебрежением. — Я отреклась от всех, кроме мамы. Кодло пьяниц, наркоманов и умалишенных. С прошлой жизнью покончено. Окончательно и бесповоротно. Благодаря Вам, между прочим. Это ведь Вы достали меня из болота, отмыли от грязи и надоумили поступить в педагогический. Признайтесь, дядя Герберт, не без расчетливых побуждений?

Старик наклонился к девушке и приобнял за тонкие плечи.

— Ты права, воистину, моя девочка. Я очень люблю вас. Тебя и Антошу. Но по прогнозам врачей мне пора приготовиться к худшему. Таково решение мудрой природы, отмерять человеку определенный срок.

— А деньги? У вас уйма денег, и Вы постоянно помогаете другим. Может, сейчас самое время помочь себе?

Герберт Карлович добродушно улыбнулся.

— Есть вещи, которые не продаются и не покупаются, Яночка. Важно помнить об этом смолоду.

— Герберт Карлович, ну что Вы, право слово. Бросьте дурное, Вы нас с Антоном переживете. Врачи часто ставят ложные диагнозы, сколько передач про это снимали. Нельзя полагаться на неточные медицинские заключения. Вот моя мать, онкологи пророчили два года. А она перешагнула пятый.

— Мне приятно знать, что ты печешься обо мне и Антоше. Я сделал правильный выбор.

Герберт Карлович приподнялся на железном набалдашнике. Рука дрожала, как под высоковольтным напряжением, сжимая отполированную рукоятку трости и колени отказывались повиноваться, подгибаясь и притягивая к креслу.

— К сожалению, в одиннадцать прием в клинике — Геннадий отвезет меня. Подскажешь мне, где обитает брат?

— Вы сидите, я приведу, — слабо заворочала языком Яна и, превозмогая жгучую жалость вперемешку с ревностью, поплелась к лестнице. Воображение подмахнуло красочную иллюстрацию: плящущие языки огня в камине отбрасывают теплые тени, увивающие стены гостиной, как плющ. Насыщенные оранжевые отблески подбираются к ногам, свешенным с плетеных кресел — качалок, наполовину оранжевых, погруженных в сияние пламени, наполовину черных, поглощенных оставшейся частью гостиной, отгороженной световым барьером. Плетеная мебель расставлена полукругом, замкнутым круглым столиком на низкой вытянутой подставке, а на столешнице, украшенной узором из причудливых соцветий, корешком кверху лежит раскрытая книга. Всполохи пламени выхватывают из темноты выборочные буквы, слоги, слова с обложки и, если напрячься, удастся прочесть то, что указано на переплете. Ее книга, книга Яны, называется «Грозовой перевал». Яна мнит себя Кэтрин и выглядит, как Кэтрин[1]. Обеспеченная свободолюбивая девушка с высоким статусом и самомнением, безумно влюбленная и от того нередко вспыльчивая и безрассудная. Напротив камина, щурясь и приглаживая волосы, читает Антон, только держит он не любовный роман, а литературу ужаса. Не заглядывая в содержание, Яна великолепно знает, что Антон перечитывает эпизоды с созданием обреченного на скитания безобразного монстра, гигантского уродца, к коему Антон питает кощунственный интерес и патологическую страсть, осуждаемую им же в обществе с ханжеской грубостью[2].

Было страшно представить третий стул у камина пустым, поэтому Яна повесила на соломенный каркас шотландский плед, утешая себя тем, что дядя Герберт отлучился и названным детям положено отдохнуть от навязанного родства. Антон закрывает произведение Шелли и шепчет, оставаясь начеку:

— Я люблю тебя, Яна.

***

… — Ну, чего надобно? — Антон загородил проход телом и расставил локти, закрывая проем.

— Герберт Карлович у приемной Анны Васильевны. Я уже поговорила с ним, совсем плохой стал — ты там давай без закидонов.

Антон неожиданно взбеленился.

— Вы что, сговорились? Ладно Артемьев, но ты! Если отец уличит меня в том, что я непослушный сын, он пожертвует наследство государству!

— Непослушный сын? Подумаешь, разок попался на мордобитии.

— А камеры? — Антон понизил голос.

— Прекрати паниковать! Мы за ночь чуть глаза до дыр не затерли, просматривая видео. Обнаружить тебя или меня на пленке невозможно!

— Да? А что по поводу Артемьева? Надеюсь, трюк с его исключением не повторится?

— Я…Я забыла, как его присутствие влияет на наш успех, прости меня.

— Забыла?! Секрет воскрешения больше не журавль в небе, и я не позволю тебе устраивать вендетту. Артемьев неприкасаемый.

— Тихо, — испугалась Яна. — Тут везде уши!

Антон обвел коридор бдительным взглядом, отворил гардероб и оттеснил разгульно — броские толстовки Артемьева от белоснежного пальто. За лацканами топорщился полупустой рюкзак. Яна сорвала лямки с вешалки и набросила рюкзак на плечо.

— Встретимся после ужина. Не ходи на 4-ый, там Наталья Петровна вечерами пытается подловить Арнольда на выпивке. Я сама зайду, ладно?

Глава 15 Чужое хорошее

Антон свернул со ступеней и увидев седую голову, склоненную над бумагами, отрешенно сказал:

— Привет, папа.