Лагерь

«Дорогие россияне, сегодня мы все от чистого сердца желаем лучшему в мире брату…как это ни банально… исполнения самой заветной мечты. Мы тебя очень сильно любим и при народе клянемся поддерживать твои самые сумасбродные идеи… И наш вечно занятой папа тоже, он вернется из Китая и мы заставим его подписаться под каждым словом при свидетелях.» Марго снова расхохоталась и круто перевела камеру на Антона, который вскрывал картон канцелярским ножом. «Да разорви ты уже! Ой, ну всему надо учить!» «Что там?» — голос издалека, от пяток в тапочках.

«Яна, а ты что подаришь?»

Кадр улетел вправо и изображение относительно зафиксировалось. Девушка смущенно спрятала половину лица за подушкой и, намотав на пальчик кончик косички, чуть облизнула губы.

«У меня для него свой подарок».

Антон закрыл видео. С заставки, из-под припущенных ресниц укоряюще смотрели впалые, налитые свинцом глаза. Грубо заточенные черты сужались до геометрических. Было сложно поверить, что та беспечность, та безрассудность и ребячливость из видео живут в глубине живой тюрьмы с ввалившимися щеками.

Матвей ошарашенно отпрянул от компьютера и исподтишка взглянул на застывшего Антона. В электронном свете сверкали крупинки слез. Неловкое телодвижение рядом — и Антон отрешенно пробормотал:

— Такой она стала буквально за несколько недель.

— Я помню, — тихо сказал Матвей.

— За что?

Матвей глупо вглядывался в темноту, словно выискивал на черном камне бегущую строку с правильным ответом.

— Тебя когда-нибудь били?

— И пальцем не трогали. К чему это?

Матвей притянул колени к груди и сжался на кресле в позе эмбриона.

— Есть более удобные приспособления, чем пальцы. Скрипка, например…Я ведь до седьмого класса не расставался со смычком, всё ждал, дурак, как отец похвалит за талант, рвение, упорство. Ездил в музыкалку на Первомайскую, победил в конкурсе. Даже в финал вышел, грамоты имеются, — Матвей траурно усмехнулся. — В двенадцать бросил. Мама попала в больницу… Эту, там, где большой пассаж…А рядом Битцевский лес… — Он прочертил в воздухе обрубки деревьев. — Мотался туда-сюда с пересадками, скрипкой и учебниками наперевес. И всё зря. Нам сказали, мол, где раньше ошивались, почему сразу не обратились к доктору? А она — да вот муж, дети, как-то по времени не согласовывалось…Я скрипку в футляр и в угол, чтобы не мозолила по больному, а сам за медицинскую литературу принялся. Читал-читал, от чего рак бывает, и понял только одну вещь: как ты ни живи, ни питайся, ни берегись — эта зараза может вылезти таким боком, что и не поймешь, откуда. Врачи что-то объясняли, но я не понимал. Помню, как говорили, что у нее достаточно распространенная форма, я обрадовался…Думал, если это частая болезнь — значит, опыт в излечении обширнее, а оказалось наоборот. Преобладающая и непредсказуемая. — Матвей перевел сбившееся дыхание и, подбоченившись, заходил по гостиной, удаляясь от укоряющей Марго к кухонной арке. — После ее смерти я пробовал закопаться в учебе, но как заниматься делами, если тебе мешает собственная голова? Самовольно притерся к ансамблю скрипачей. Ходил с футлярчиком, как с саркофагом и давал по вечерам концерты для одного зрителя. Отец приедет с работы вымотанный, а я обнимаюсь с орудием его бешенства, он мне врезал разок-другой. Полегчало…Уже пять лет не катался на Первомайскую, да и некогда было. — Матвей вышел за арку и круто развернулся. Он вдруг предстал перед полупустой комнатой, как смертник на последнем слове и, сам не понимая, что потворствовало непозволительной честности — давящая немота строгого взгляда на мониторе или благодарного слушателя, продолжил вскрывать подноготную:

— Я жутко обрадовался, когда он привел Марго. При ней отец рыцарствовал, и мы с сестрой поверили в то, что Марго вылечит отца от злости. Марго уходила, и благородство отца отправлялось за ней. Я пробовал установить доверие, но она отпиралась. Я рассказал Марго про скрипку, а она не восприняла всерьез ни меня, ни отца. — Матвей дошел до своего кресла и бедром оперся на письменный стол. — Так, в личном списке противников появилось новое имя.

— И ты столкнул Марго с карниза, — разделался с сантиментами Антон и нутром ощутил, как закоренелый цинизм пробивается сквозь призрачную доброту.

— С ума сошел?!