– Слушай, а не мог бы ты прекратить делать мне замечания? Мы с тобой едва знакомы. Да вообще не знакомы, я тебя вижу второй раз в жизни, – вот и вспыхнула, и тут же сама устыдилась собственного раздражения. Невротическая привычка регистрировать свои внутренние состояния была тут как тут. Но кот не обиделся, ему как будто даже понравилось мое раздражение, мой резкий тон и то, как внезапно я перешла с ним на «ты».
– Уверена? – Весело рассмеялся он, поднялся на все четыре лапы и посмотрел мне в прямо в глаза. – Ну да, конечно, уверена. Ты ведь и сама на себя не похожа. Ну пусть так, кто я такой, чтобы с тобой спорить, мое ты наливное яблочко.
Мне хотелось спросить, зачем он так меня назвал, что его насмешило или почему мне вдруг показалось, что я совсем не уверена в том, что встретилась с ним впервые. Но прежде, чем я успела понять, какой вопрос задать первым, кот изящно изогнулся, прыгнул ко мне на колени, повернулся на спину, подставляя живот, и снова прямо посмотрел мне в глаза.
– Знаешь, что мне все это напоминает? Давным-давно, – кошачий голос стал еще мягче и вкрадчивее и звучал теперь как будто отовсюду. Его темные вертикальные зрачки, оказавшиеся так близко от моего лица все сужались и сужались, а изумрудный цвет радужки становился все ярче. – Жила-была девочка…
Все вокруг – и кухня, и стол, на который я опиралась, и пустая банка на полу, и моя собственная рука, которая как-то автоматически начала гладить мягкую черную шерсть – стало изумрудно-зеленым, словно кошачьи глаза затопили весь мир своим цветом.
Падчерица
Мир вокруг стал зеленым: покосившийся забор, лежавший у тропинки камушек, ползущий мимо жучок, собственные руки. Девочка лет пяти с двумя аккуратными косами цвета гречишного меда запрокинула голову и сквозь прозрачно-зеленое стеклышко посмотрела на небо, которое тут же окрасилось зеленым. Колдовской осколок творил чудеса.
– Вот это да, – выдохнула девочка и повернулась к сидевшей рядом прямо на земле скрюченной хозяйке стекляшки. Оборванная и грязная, заросшая волосами, та начала хлопать руками по пыли и тоненько хихикать.
– Нравится, да? – Сощурив глаза, старуха протянула к девочке грязную руку с неровно обломанными желтыми ногтями и ухватила ее за локоть, подтягивая к себе ближе. – Нравится?
– Очень, – девочка не испугалась, увлеченная, она навела зеленящее стеклышко на старуху, отчего та тоже преобразилась. – Ты тоже зеленовая! Зеле-Новая!
– Правильно, девочка, – снова захихикала старуха, запуская руку в детские волосы и растрепывая медовые косы, аккуратно заплетенные умелыми руками мачехи. – Мое ты наливное яблочко.
– А ну, руки убери от ребенка, ведьма! – Где-то рядом зазвучал высокий голос мачехи. Девочка повернула голову под властной рукой старухи и сквозь зеленое стекло увидела молодую жену отца, которая с искаженным от страха и злости лицом бежала к ним со двора, размахивая веником. Мачеха показалась девочке совсем не грозной, а комичной, и она рассмеялась. Сидящая рядом старуха снова захихикала и притянула девочку еще ближе, крепко сжав ее бока коленями, словно поймала в капкан. От старухи сильно пахло смесью экскрементов, свежескошенной травы и еще чего-то кислого. Но несмотря на вонь, девочке было скорее приятно это прикосновение.