Лабиринт. Книга первая

– Ну все, сеструха, пора мне, – бодро сообщил он, понимая, что можно, наконец, уйти. Я тоже обрадовалась – в конце концов, сколько раз можно сказать «спасибо» прежде, чем оно совсем потеряет какую-либо ценность? – Ты тут устраивайся, звони если что. Ключ я на кухонном столе оставил.

Я потерла глаза, сухие и зудящие от усталости, чувствуя, что на них вот-вот начнут наворачиваться слезы. И хотя в последний раз мы виделись в далеком детстве и никогда особенно не дружили, я потянулась и крепко обняла его. Из-за разницы в росте – я едва доставала ему до середины груди – объятие получилось очень неловким, и Олег чуть опешил. А потом покровительственно обнял меня в ответ.

– Да ну, брось. Приходи к нам обедать что ли, в воскресенье? Познакомлю тебя с Наташкой, ты ей понравишься. Малого покажу, шашлычка намутим…

– Давай сначала созвонимся? Все-таки маленький ребенок много сил требует. Вдруг будет неудобно?

– Скажешь тоже!

Но когда я заперла за ним дверь, и вышла на балкон, чтобы помахать ему вслед, я поймала его прощальный благодарный взгляд. И поняла, что едва ли воскресный обед с шашлыками состоится в ближайшее время.

***

Машина Олега давно скрылась из виду, осела даже пыль, а я продолжала стоять на балконе, опираясь на перила и нежась под теплыми лучами майского солнца. Нужно было как-то привыкнуть к этому чувству свободы, в котором чувствовалась сладкая нотка одиночества.

Одиночеством, впрочем, насладиться мне было не суждено. Раздался уже знакомый скрип, и на балконе справа снова появилась тетя Саша.

– Что, уехал уже Олеженька? – Поинтересовалась она, поправляя шаль и стараясь прикрыть рукой особенно большую дыру от моли. Распахнувшаяся пола старого халата открыла старческие ноги: одну опухшую, белую, пронизанную сеткой голубых вспученных вен, а вторую до того неестественно тонкую, что казалось словно между слоем дряблой кожи и костью не было никаких мышц.

Это зрелище снова вызывало жалость пополам с отвращением.

– Да, ему же работать надо.

– И хорошо. А ты, Анечка, надолго к нам? – Снова на лице тети Саши появилось неприятное выражение любопытства, и я почувствовала, как в смеси жалости и отвращения, доля отвращения начинает перевешивать.

– Пока не знаю, – ответила я, стараясь сохранять дружелюбный тон и почему-то не решившись поправить ошибку в имени. От этих выцветших колючих глаз, от этого длинного крючковатого носа с большой родинкой на одном из крыльев, от драной накидки, от этого назойливого мушиного любопытства хотелось закрыться, спрятаться, защитить себя и не отдавать ни кусочка своей приватности. Даже свое имя. Эту защитную реакцию кое-кто из прошлого, наверняка, назвал бы пассивной агрессией, как он называл почти все, что я делала в общении с людьми. Но кое-кого в моей жизни больше не было, и поэтому некому было ставить оценки. – Как получится.

– Олеженька сказал, ты аж из самой Москвы приехала. Ну то и слышно, аканье у тебя, – проговорила тетя Саша. – А что приехала-то в нашу глушь? У нас-то все, наоборот, в столицу прут, а ты обратно. Что так? В Москве не задалось что ль?

– Да как-то так вышло, – я снова улыбнулась, хотя это давалось все труднее. Мышцы лица напрягались и сопротивлялись лицемерию. – Ой, вы меня извините, у меня там кофе на плите!

Соврав, я ретировалась в комнату и замерла, наблюдая за соседним балконом из-за полупрозрачной пыльной тюли. Тетя Саша посмотрела вслед недобрым взглядом, а потом, ковыляя и прихрамывая, вернулась к себе. Я выдохнула – и только в этот момент поняла, что, прячась за тюлем, старалась не дышать, отчего сердце бешено заколотись.

Становлюсь социофобкой. Почему-то эта мысль самой мне показалась очень смешной, и я с трудом сдержала хихиканье. И тут же привычно поймала себя на лжи – отчего-это «становлюсь»?

Я выдохнула, успокаивая сердцебиение, и взялась разбирать спортивную сумку, в которой уместился весь мой небольшой багаж. Душ, кофе, а потом можно начать уборку.

Заброшенная квартира с каждой минутой нравилась мне все больше и больше. Сама ее запущенность казалась безопасной, словно это место успело забыть, что когда-то здесь жили люди, и поэтому теперь могло стать по-настоящему моим. Требовавшие ремонта скрипучие полы, кусками отслоившиеся выцветшие обои, огромный запыленный платяной шкаф, хранивший ставшее тонким и мягким от времени постельное белье, на котором спали люди, которых я никогда не встречала – или забыла. Все это казалось мне удивительно уютным и создавало ощущение, что я вернулась домой. А ведь в этой квартире я если и бывала прежде, то лишь однажды. Да и то так давно, что точно ничего из этого не запомнила. Но разве теперь это имело значение?

Я забросила в стиральную машину всю свою одежду, требовавшую стирки после долгой дороги, вытащила из шкафа в спальне старую мужскую рубашку и полотенце и с удовольствием отправилась душ. Было так здорово просто стоять под слабым напором струй теплой воды и чувствовать, как стекает по коже пот, и пыль, и усталость, и запахи, и звуки поезда дальнего следования, который всего несколько часов назад привез меня в этот город.