Куб

Испуганно вскакиваю, озираясь на часы. Пора. Завтрак деликатно посылается на хуй. Не могу я сейчас есть. Я жажду пищи совсем иного рода.

Специально одеваюсь похуже, догадываясь о том, какая помойка ожидает меня на укромном винтоварительном чердачке. Дав в десятый раз кишке просраться, выныриваю из подъезда. Привычный кратчайший маршрут от своего подъезда - под окнами - крыльцо 4-ого подъезда - под окнами - стук в окно А. на первом этаже - вход в его подъезд. Наркоманы не дефилируют по широким освещенным проспектам, держась закоулков, подворотен, дворов и двориков. Будучи адептами запрещённой законом религии, презираемые социумом и преследуемые милицией, они инстинктивно ходят своими тропами, жмутся к стенам домов и тенистым пешеходным дорожкам.

До момента сбора ещё минимум минут пятнадцать. Я, как всегда, примчался первым. Ожидание наркотика убивает в сто раз быстрее, чем сам наркотик. Меня трясет от утренней прохлады и проклятого мандража. Зябко кутаюсь в видавший виды бомбер, устало-отрешённо скользя взглядом по редким жителям подъезда, совершающим манёвры типа "вход" и "выход" в субботнюю рань.

А. и Олег возникают из разных углов почти одновременно. Последнего я засёк в подъездное окошко ещё задолго до его появления. В своей красной вязаной шапочке наш варщик похож издали на баян-инсулинку с красненьким гаражом. Чуть позже подходит и представительный Игорь.

Самая муторная часть процесса изготовления винта была проделана Олегом и А. ещё вчера вечером. Трудолюбивые мальчики уже отожгли салют, пощелочили, отбили весьма приличное количество пороха, подсушили его. Представляю себе, каких трудов стоило этим двоим не проторчать всё и немедленно. Хотя, конечно, пороха-то они наверняка припрятали. И вот уже А. выуживает из чрева подъездной кормушки прокопчёную эмалированную миску, фурик и прорву тронутых характерным оранжевым йодистым налётом полиэтиленовых мешочков с разнокалиберными баянами и драгоценными реактивами.

Привычно умиротворяюще урчат моторчики в утробе грязненького покоцаного лифта, возносящего нас вверх, на небеса. Stairway to heaven.

Чутко ловя натренированным паранойей ухом скрипы и шорохи подъезда, четверо молодых людей взбираются по хлипкой металлической лесенке на крышу. Я и не подозревал никогда, что с крыши моего собственного дома открывается такой интересный и на удивление незнакомый вид на засмотренное мною, казалось бы, до дыр жизненное пространство пары ближайших кварталов. Пока мои спутники раскладывали свой нехитрый скарб в пыльной вонючей конуре, я, подставив лицо освежающему ветру вершин, заворожённо взирал на колышущиеся подо мной кроны деревьев и муравьиные фигурки прохожих.

- Не шляйся ты там возле перил, хватит палиться, снизу увидят. Иди лучше сюда и помогай делать.

Прищуренные зенки вседержителя фурика рентгеновскими лучами просвечивают кайфородящую коричневую муть, пузырящуюся над огнём зажигалки. Периодически он энергично сдувает удушливые пары, частенько мне в лицо. Я держу зажигалку. Одна уже умерла. Горит вторая, последняя. Не дай бог сука погаснет. Это будет почти что пиздец. Устал обожженный в двух местах палец. Гнятущее молчание в ожидании вселенского откровения. А. смотрит на часы. Игорь лезет за инсулиновым. Олег заносит над горлышком фурика гасильник с водой и жмёт на поршень.

Пшшшшшшшшшшшшшшшшшшш.

Конец моим страданьям и разочарованьям! Это отвратительно и неправильно, и так быть не должно, я это знаю не хуже вас. Но я чертовски рад. Я просто пиздец как рад. Я слабый говёный человечек. В то время как иные человеки летают в космос, пишут симфонии и поэмы, выигрывают чемпионаты мира по футболу, рожают и воспитывают детей, изобретают новые кофемолки и женские затычки, наживают капиталы и мускулы, пятёрки для красных дипломов, очки в избирательных гонках и авторитет в глазах начальства, я сижу в углу ебаной чердачной богадельни, чуть не обсираясь от переполняющего меня счастья осознания того, что сейчас я сорвусь после пяти месяцев и опять вмажусь и буду три минуты валяться на приходе, а потом ещё сутки колобродить, суетливо догоняться в сиреневых предрассветных лучах, толкать заумные телеги таким же замороченным полусумасшедшим торчкам. Я рад. У меня нет выбора. Без выбора нет ответственности выбора, нет мучений выбора. Есть фатализм и дрейф вниз по течению. Может быть, я и этому тоже рад?..

Олег нюхает фурик.

- Заебато пахнет вата !

Как будто и не было этих пяти месяцев. По четырём углам лежат четыре трупа. Слизываю черную каплю с центряка. Непонятно зачем, дрожащей рукой надеваю красную шапочку на использованный баян, пялясь в засасывающую небесную пустоту дверного проёма. Варщик надел огромные наушники и проставился, как обычно, первее всех. Я снимаю бомбер и, накрываемый волнами вновь обретённого прихода, утыкаюсь в него лицом. Меня нет. Меня опять нет. Раствор неплох. Да каким он мог бы быть ещё после такого перерыва?!

- С возвращением.