Ксенос и фобос (СИ)

— Товарищ подполковник, в памяти аппарата снимков нет.

— Я снимал! — Сидорчук привстал, упираясь ладонями о стол.

— Тихо, тихо. Никто не говорит, что ты не снимал, — Клюев был как всегда очень спокоен и убедителен. — Но снимков никаких нет. И людей там нет.

— Чертовщина какая-то. Так ведь, и правда, в инопланетян поверишь…

Окна были открыты, сквозняк слабо колыхал тяжелые черные светозащитные шторы. Вечерело.

— В инопланетян, говоришь, поверишь? Ну-ну.

Клюев прошелся вдоль стола, на котором была разложена карта города.

— Вы, мужики, мои глаза и уши. И еще мозг. Аналитики — они же мозговитые ребята! Вы должны не просто смотреть, но и видеть. И думать вы должны, потому что видеть и не думать — это такого напридумывать можно…

— Напридумывать — это да, это как раз ко мне, — улыбнулся Кудряшов.

— Кстати, Виктор, а как это ты с ними не уехал? Со спецназом-то? Они же вас вытащили тогда?

— Команды не было, товарищ подполковник. Меня сюда направили, но не отзывали. Ну, и еще… Не хотелось мне почему-то уезжать…

— Вот-вот. Не хотелось… Чувствовал что-то, похоже. А спасители твои до дома так и не доехали. В общем, так, товарищи майоры, довожу обстановку: на сегодня Москвой установлена блокада города с окрестностями. Все дороги перекрыты, внутренние войска берут под контроль периметр. Они там с запасом площадь перекрывают на всякий случай. По данным, полученным из Москвы, в городе пропало в первом квартале, пока еще отчетность шла, более пятнадцати тысяч жителей. Это только те, по кому были поданы заявления, и по кому статистика в Москву пошла.

— Ну, мы это знали, — кивнул Кудряшов. — Статистику они правили, но рот-то людям не закроешь.

— Потому вас и закрыли от народа, — усмехнулся Клюев. — Связь сотовая по городу отключена. Телевышка обесточена и взята под контроль. Междугородняя связь отключена. Интернет — не смейтесь — тоже отключен. Работает только радио — если не будет команды на установку глушилок. Ну, и если у кого космическая связь — тоже работает. В общем, такая вот у нас теперь фантастика.

Он остановился у окна, потянулся, похрустел суставами, поворочав головой на крепкой жилистой шее.

— Это как, выходит? — поднял голову от карты Сидорчук. — Это у нас теперь тут, типа, Зона, а мы, типа, сталкеры, что ли?

— Ты не понял, Вить, — откликнулся с другой стороны стола Кудряшов. — Мы в этой Зоне не сталкеры. Мы — артефакты.

— Вот — реальное видение обстановки. А мне все говорили — сказочник, сказочник…

Часть 3. Лето

Глава 11

От колхозников мы узнали, что к этому времени в 1995 году в этих местах прошлись уже 2 сильных урагана, которые посносили крыши домов в деревнях, повалили много леса, да и «просто» хорошо попугали местных жителей. А когда речь зашла о «достопримечательностях», то оказалось, что есть ли у них под боком «треугольник», нет ли его — им все равно. Тарелки не докучают, зеленые человечки в дома «на чашечку» не заглядывают, а если и «поллитра» в доме есть — то большего счастья им (жителям) и не надо.

Из интернет-форума о Молебке

Лето — это солнце, блики в воде, лодки с браконьерами прямо под бетонными быками плотины, шашлыки на берегах рек и речушек, пиво в парках большими и не очень компаниями, гастроли столичных театров, цирк, школьные каникулы и веселая, с мая загорелая дочерна мелкотня в застиранных майках и коротких штанах, цветущие сады, окучивание картошки на участках за городом, городской пляж в Левшино и дикий пляж напротив центра, в Курье, туристы, шляющиеся по центру, отпуска…

Это в обычное, в жаркое уральское лето, если без катаклизмов, без песчаных бурь, несущих с юга пыль и без снега в конце июня — и такое тоже бывало. Но наступало лето необычное. Не как всегда. И даже без всяких погодных катаклизмов.

Двое смотрели вниз с балкона третьего этажа старого дома. В старых кварталах, на окраине Гайвы, от реки, домов выше просто не было. Толстые стены из шлакоблоков, от времени как будто посеченные пулями. А может, и правда — пулями…

Один был откровенно стар и сед. Именно о таких говорят — дряхлый. Очень худой, с руками, похожими на сухие корявые палки. При всей его худобе лицо оставалось одутловатым, а кожа на лице покрыта глубокими морщинами. Только глаза его оставались ясными, посверкивая из-под седых бровей. Он слегка покачивался в старом скрипучем кресле-качалке, прикрыв ноги пледом, медленно и со вкусом затягиваясь ароматным сладко пахнущим дымом из длинной трубки.