Ксения

Леденелым ущербным кругом висела на небе луна. Подрагивали мелкие звезды. Михаил поднял голову, долго смотрел. Огромная ночь обнимала заснувший измученный город. Собаки не перекликались, помалкивали сторожа. Воздух последних дней осени был хрупок, прозрачен. От Иоганна Михаилу остались перстень, кошель с талерами и карта звездного неба, недовершенная, как и вся жизнь молодого принца. Была там одна звезда, к которой Иоганн сделал стрелку, а по стрелке провел надпись «моя». Что за звезда и где она притаилась? Судя по месту, в созвездии Девы, но Девы сейчас не разглядеть. Не разглядеть и улетевшую в небеса душу Иоганна, тут никакой «окуляр» не поможет.

Под бескрайним и черным небом Михаил ощущал себя одиноким и сирым. Неужто Джордано прав и Вселенная бесконечна? В ней много похожих миров, одинаковых судеб. Что же тогда человечья жизнь? Всего лишь тщета, пустая трата усилий.

Он ехал на родину, полный надежд и желанья работы, но пробыл четыре месяца и не свершил ничего. Брался за то и за это, но все ускользало, разваливалось, не давалось. Теперь его отсылали обратно и наказали устраивать то, чего он не желал и не умел.

На чужбине он томился по родине, здесь не нашел себе места. Картина смерти и черного голода в соединении с великолепием золотых куполов, блистанием богатых одежд и торжеством колокольного звона поразила его. Было в этом соединении непостижимое, что хотелось понять и подчинить силе разума. Такое же непостижимое он чувствовал в звездном небе, но тут уж не оставалось сомнений, что оно неподвластно человеку.

Вспомнив последний наказ Иоганна, Михаил опустил руку в карман и нащупал перстень. Что-то еще зацепило пальцы. Михаил извлек руку и увидел на ладони кольцо. Он вспомнил Микитку Шайкина и торг в Китай-городе. Колечко было витое, серебряное, маленькое. Подумал и надел на мизинец. На средний палец надел перстень Иоганна. Никогда не носил колец и перстней, не любил. «Да я и не ношу, а чтоб не потерялись. Колечко отдам кому-нибудь, как придет случай».

Еще раз взглянул на небо. Оно помутнело, чернота сделалась мягче, и лицо тронули холодные крапины. Пошел первый ноябрьский снег.

*

Ноябрь стылый месяц. Сентябрев внук, октябрев сын, зиме родной дядюшка. Ноябрь месяц тягот, немоты душевной. В ноябре спят желания, чувства томятся. В ноябре не женись, под окно не ходи, любаву не кликай. Ложись на лавку, накройся шубой, терпи. Другие погоды бывают, другие времена подойдут, и выглянет солнце, растеплит душу. Терпи. Снега издали идут, ледоставы грозятся. На Михайлов день простись с сухотой да светом, от Михайлова дня всю зиму терпеть. Терпи.

*

В Михайлов день, сразу после первой седмицы ноября, и довелось уезжать Михаилу.

Шел легкий невидный снег, все мутило кругом, белым покровом облекались крыши приказов, главы соборов. У Посольской избы скучились повозки и кони, часть датских гостей собиралась уезжать восвояси, а с ними Михаил Туренев и приданные ему люди. Провожать явились две сотни дворян. Бряцая оружием, разъезжали по беленному снегом двору. Истоптали весь двор, и вскорости стал он черным. У Михаила Архангела, собора, где царей погребают, еще оставалось чистое место, туда и подъехал каптан, закрытый возок, запряженный парой белых коней, встал смирно, замерли кони.

Кто-то из дворян приблизился полюбопытствовать, но чем-то его из возка пугнули, и ускакал он поспешно, не поворачиваясь.

Туренев вышел из посольской избы. На плечах белый опашень, на ногах белые сапоги. На голове шапка белого лундышского сукна с опушкой. Прошел сквозь суетную толпу, и прямо к собору. Тут остановился, скинул шапку, застыл. В неверной снежной пелене главы собора колыхались, взблескивали мутно.

— Туренев! — крикнули от крыльца.

Но он стоял недвижно...

*

...в трех шагах, чуть наискось от возка. Отодвинув завес, с часто бьющимся сердцем смотрела она на его лицо. Совсем рядом. Высокий лоб, разномастные, то темные, то густо-ржаные волосы, глубокие глаза под черными бровями, ровный и тонкий нос, коротко стриженная борода. По закинутому лицу, тая, соскальзывают снежинки, другие остаются в бороде и усах.

— Туренев, поди сюда!

Он постоял мгновение, поклонился собору, надел шапку и повернул прочь. Она быстро перекрестила его и без сил уткнулась лбом в холодную обивку кантана.

*

— Туренев! Слышь, я тебя зову!

— Что тебе?

— Встал у каптана, а там не место, не наше дело у таких каптанов стоять.

— Да какой каптан, о чем ты?

— Вон, под собором.

Михаил оглянулся и увидел, как по короткой дуге уносили белые кони черный, припорошенный снегом возок. Он сел на коня, вынул из кармана платок, отер лицо и сказал:

— Ну, с богом.

КНИГА ВТОРАЯ (1604-1606 гг.)