Ксения

Все виделось ей словно сквозь пелену. От волнения, от бессонных ночей стоял в голове туман. И странно, на жениха почти не смотрела, больше на батюшку да на братца. Твердила нелепую фразу: «У него длинный нос, у него длинный нос». Нос у герцога в самом деле оказался длинный, а на парсуне был преуменьшен. «У него длинный нос».

Что-то говорила рядом царица, но ее не слушала. Предлагали отведать кушаний, не брала. И очень устала. Хотелось в горенку свою, к боярышням, Оленке да Марфиньке. За вышиванье бы снова взяться, милое сердцу занятие.

«Должно быть, у всех там такой нос». И засмеялась своей же глупости. Нет, носы разные. Стала разглядывать, да никого не могла разглядеть, все тот же перед глазами туман. Приковалась глазами к братцу. Милый братец, сидит улыбается. Вот подозвал кого-то, разговаривает. Подошедший, склонившись, внимательно слушал Федора, потом выпрямился, обвел взглядом палату, скорей, ее своды, скользнул взглядом но смотрильной решетке... Странный вспыхнул перед нею свет, и она увидела лицо...

*

— ...я уж и сам чертил, да мне не хватает умения. Чертежщиков у меня нет. Писцовые книги, в коих росписи наших земель, никем не смотрены, а многие от ветхости сыплются.

— Надобно обязательно смышленых людей, чтоб приводили в порядок,— сказал Михаил.— То не дело, что нет московского нового чертежа.

— Верно говоришь! — воскликнул Федор. — Можно и дорожники взять до свейских и лифляндских границ, к татарам.

— Я привез несколько карт Московии, они печатаны в разных городах Европы, но все составлены по знаниям наших людей. В карте Баттисты Аньезы есть ссылка на посла Деметрия Эразмиуса, а так звали нашего Дмитрия Толмачева. Карта Антония Вида делана по росписям боярина Ляцкого, что с Вельским бежал на Литву. Теми же росписями пользовался Герберштейн. Но все эти карты стары, надобно новой заняться.

— Сам бог привел тебя на Москву,— сказал царевич.— Ты мне нужен, я слышал давно про твою ученость.

— Учился я больше градодельству,— сказал Михаил.— Хочу говорить с тобой о городе, который задумал...

*

Онемев, смотрела она на него. Похолодела, сцепила руки. Как сквозь подушку услышала встревоженный голос царицы:

— Что с тобой, дочушка?

Не владея собой, обернулась к матери:

— Кто это? С Федором говорит.

Царица вгляделась.

— На что тебе? Человек.

— Я будто видала.

Марья нахмурилась.

— Варварка, пошли узнать, кто с царевичем лялякал.

Скоро прибежали, пошептали на ухо.

— Видать, ты ошиблась,— сказала мать.— Толмач то простой, с твоим женихом приехал. Не могла ты его видеть.

Но она не ошиблась. То было лицо, лицо из того сна, лицо, которое проступало на вышитом к замужеству покрове.

*

После пира размягченный Борис звал дочь, обнимал и гладил.

— Что, ласушка, довольна? Люб он тебе? Скромен, умен. Хорошая будет опора на нашем царстве.

Она молчала.

— Ну-ну, знаю. Не до разговоров, устала, пережила. Иди же поспи. Высыпайся, да готовься к венчанью.

Она ушла к себе и, кинувшись на постель, разрыдалась в голос.

*

Михаил оказался меж двух дел. Неразлучен был с ним Иоганн, но и царевич Федор с ребяческим пылом требовал своего. От отца перешла к Федору жажда устройства нового. Был он сметлив, быстро все перенимал, мешался в любую живую затею. С любопытством расспрашивал о жизни в закатных странах. Слушая Михаила, вскакивал, ходил по ковру, всплескивал руками.

— Эх! До чего ж неучен люд российский! Я батюшке говорил, чтоб он устроил гимнасий.

Ему только минуло двенадцать, а знал он больше, чем всякий боярин. С восьми лет приставил к нему Борис риторов, логофетов и прочих учителей. Он быстро овладел грамматикой, изучил арифметику, знал «малое число» и «число великое словенское», читал статейные списки русских послов, где говорилось о разных странах, а потом, научившись латынн, прочие книги, которые везли в Москву иноземцы. Охоч был и до градодельства, а к тому склонил его тот же Федор Конь, у которого в учениках ходил Михаил Туренев.

— Ты говоришь, человек ко всему склонен? Я тоже так понимаю. Хочешь покажу тебе музикион? Поломанный стоит на Хобровом дворе. Давно хотел его починить.

Он потащил Михаила смотреть музикион, это оказались клавикорды, подаренные еще царю Федору и привезенные в Москву послом Горсеем. Клавикорды сверкали богатой позолотой и финифтью, но были расстроены и звучали несуразно. Михаил игрой на клавикордах владел, а также знал их механику. Целый день он провозился в тусклом подклете Хоброва двора, возился с ним и царевич, весь перепачкался, исцарапал струнами руки, а вечером словно из-под земли зазвучала в кремлевских стенах невиданная музыка. В ближней Пыточной башне оторопело застыл палач, шалая в голове его мелькнула дума, не ангелы ль небесные его упреждают?

— Дивная музикия! — сказал Федор.— Я тоже хочу ей владеть. Люб ты мне, Михаил Туренев, как буду царем, сделаю тебя боярином.

— Мне одного лишь нужно, чтоб дали построить город,— сказал Михаил.

— Сначала наладь мне чертеж,— потребовал юный царевич,— Я дам тебе в подчиненье дьяков.