Ксения

Не ведал никто, что летом еще чернец не имел понятия о распевах, но, верша свой умысел, принялся и за это. Нашел искусного уставщика, прельстил его скопленным серебром и взялся за труд. К осени знал все распевы, из коих больше всего ценил многоголосый строчной, но в храмах его еще не певали. Он слышал, что Ксения любит петь, умелица в этом не меньшая, чем в шитье, боярышни в светлице ее поют на весь государев двор. Он надеялся, что искусный тропарь да редкий демественный распев привлекут внимание царевны. А там уж как бог положит. Только бы подобраться да увидать ее лик.

*

Оленка чахла, худела. Время от всех болезней лечит, да тут, видно, другая была болезнь. Исчез Нечай, и полгода о нем не слыхали. Да и легко ль уберечься беглому человеку в тяжкое время! Всякое могло случиться с Нечаем.

Пришла царица Марья, глянула на дочь, на Оленку.

— Что тут лекаря да аптекири, Феклицу надо звать, Козлиху, да Феклица не пойдет.

Жила на Москве в подклете у посадского человека Шайкина ворожея Феклица. В трудных случаях шел к ней всякий народ. И хоть кляла церковь черное волховство, Феклицу никто не трогал, ибо князь да боярин, а то и люди повыше могли наведаться в подклет к ворожее. В дома же Феклица не ходила, родов и чинов не чла, все ей было одно, что царь, что нищий.

— Матушка государыня, дозволь тайно съездить к Феклице,— просила Ксения.

Царица Марья взглянула строго, губы поджала и молвила:

— Дозволяю.

Ночью в закрытом возке каптане с тайной стражей, бежавшей поодаль, Ксения и Оленка отправились к Болвановским воротам, где ютился неприметный дворишко Микитки Шайкина. Оделись просто, чтоб не признала Феклица знатных людей, а то был случай, когда прогнала верховую боярыню, да еще накричала и насулила всяких напастей.

Скрип-скрип сани по снегу. Отодвинув полог, Ксения полной грудью вдыхала морозный воздух. Вот она Москва! Долго же не видала. Месяц в небе сияет, бегут сбоку черные домишки, дымы из-под крыш волочатся, кой-где в паюсных окнах теплится свет лучины.

Долго ехали. Сколько ж народу на свете, невольно думалось Ксении. У решеток, что замыкают улицы по ночам, не останавливали, впереди скакал на лошади человек и готовил открытый путь, понукая сонных сторожей то окриком, то тычком кнутовища. Кое-где горели костры, и у них, скорчившись, грелись безымянные люди. Некоторые лежали на снегу, были среди них окоченелые, подобранные на улицах или помершие тут, у костров.

Но Ксения этого не различала. Она обнимала Оленку и все смотрела на месяц, который казался острее и ярче, чем из окна теремного дворца.

Шайкин привык к ночным наездам и не вникал в дела Феклицы. В объезжей избе, куда было подался с жалобой, ему объяснили, что то не его, Шайкиного, ума дело и меж двор скиталица Козлиха записана в ведомость самого Земского приказа, а стало быть, взята на поруку важным лицом. Шайкин ушел ни с чем, только подглядывал в окошко и писал, кто и какого вида наезжает к ворожее.

На этот раз, услышав наезд, Шайкин приник к волоковому окошку, но тут же в дверь грохнули, окно тотчас заслонилось черным, и побежавший в сени Шайкин свою же дверь не сумел открыть. Не стал тщиться. Перекрестился и сел в угол, а про себя подумал: «Занести. Верхние были люди».

*

У Феклицы в подклете тлела жаровня, на земляном полу по углам просвечивал снег. Феклица сидела у жаровни и ворошила угли. Девицы ей поклонились.

— Избавь, мать ворожея, от недуга.

— В чем недуг-то? — спросила Феклица.

— Тоска сердечная,— сказала Ксения.

Феклица метнула на нее взгляд, перевела на Оленку.

— У тебя, что ль, тоска?

Оленка поклонилась.

— Садись,— сказала Феклица.

Оленка с Ксенией оглянулись. Сесть было некуда, разве на землю. Толкнули друг друга, подмяли шубки, опустились на ледяной пол. Феклица молча продолжала ворошить уголь.

— Вот он,— сказала она наконец и подтолкнула к Оленке красный мерцающий уголек.— Бери.

— Как? — спросила Оленка.

— А как знаешь.

Оленка глянула быстро на Ксению, схватила уголь рукой и тут же выпустила, вскрикнув.

— Больно? — спросила Феклица.— Ну-ка, а ты? — И вперила свой взгляд в Ксению.

— Что ж,— сказала та спокойно,— я могу.

Взяла уголь и сжала в ладони. Тотчас обожгло, пронзило болью. Дернулось все существо, но она не разжала пальцев. И в этот момент болевого вскрика вдруг осветилось все в голове, и она снова явственно увидала его лицо и улыбку, столкнулась с его взглядом и увидела легкий прыжок коня, унесший всадника в небо.

— Акся, Акся! — побелев, шептала Оленка.

Она разжала руку и выпустила уголь.

— То-то,— сказала Феклица.— Дай-ка ладонь.

Ксения протянула руку. Она наклонилась к ней, словно обнюхивая, забормотала, лизнула языком. И не было больно, не было горячо, а словно заледенела рука.

— До свадьбы заживет,— сказала Феклица. Обернулась к Оленке.— А ты ступай, хворь твоя в семь ден пройдет, подружка взяла. Служи ей верно.

— Акся, Акся,— плача, бормотала Оленка.

— Поди, поди,— сказала Феклица.— Сотоварнице два слова скажу.

Оленка ушла, толкаясь в темные подноры.

— Что кроешься от меня, царевна? — спросила Феклица.

Ксения молчала.