Ксения

В Москве торговались датские послы Эске Брокк, Карл Брюске и Симон фон Салинген. В Данию приехали думный дворянин Василий Ржевский и дьяк Посник Дмитрий. Русские послы поселились в Кёге, наезжая по временам в Копенгаген. Дозволено им было осмотреть датский флот и крепость Фредериксборг с арсеналом.

— Ишь какие махины! — сказал Ржевский, оглядывая лес мачт, крепкие тела бригов и фрегатов.— У нас, поди, ни одной такой нету.

Дмитриев вздохнул:

— Швед горло перехватил. Не по Москве же реке на таких чудищах плавать.

— Ты, дьяче, смотри, чтоб люди наши достойно себя вели. Не клянчили, не выпрашивали. Агутку я уж поймал, как он менял соболя на серебро.

— Как мыслишь, заманим мы Егана, королевского брата?

— Не заманим, грош нам цена.

— Боюсь, зимовать придется. Смотри-ка, и тут зима, снег мокрый валит.

— Денег у нас небогато, придется просить взаем.

— Крестьянус даст. Очень уж метит родниться с московской землей.

Помолчали.

— Так я скажу,— промолвил Дмитриев,— хоть и еретики нечистые, а ладно живут. Город, смотри, весь каменный, дороги, хоть на брюхе катайся, вода да рыба со всех сторон.

— Скучно,— ответил Ржевский.— Скучно мне тут, нет у них удали. Лица постные, храмы серые, на образа и то скупятся. Не живут, а зябнут.

После возвращения из Фредериксборга послы получили известие, что Иоганн Младший герцог Шлезвиг-Голштинский, сын короля Фредерика II и брат ныне царствующего Христиана IV, изъявил согласие предложить руку и сердце великой княжне и царевне Ксении, дочери самодержца всея Руси Бориса Годунова.

Еще неделя ушла на составление договорных грамот, а в конце декабря гонец Борхорт уже мчался по дорогам Европы, готовя ночлеги и корм для русских послов, везущих в Москву два пергамента, скрепленных шелковым малиновым шнуром с круглыми восковыми печатями в медных коробцах.

*

Зима выдалась тихой и виноватой, даже на крещенье не были морозы, солнце глядело тепло, улыбчиво, кой-где снег вовсе стаял, и, небывалое дело, на Татьяну зацвела в лесу голубая перелеска, что предвещает весенний звон.

Да что толку. Летних бесчинств назад не возьмешь, хлеб из земли не вынешь, перед голодным не извинишься. Близилась Аксинья-полузимница, именины Ксении. До этого дня, что близок к концу января, надлежало крестьянину съесть половину хлебных припасов, другую тянуть до нового урожая. Ксения-полухлебница, где же твои хлеба? Мякину давно едят уж люди, солому, а некие и вовсе ничего.

Того не скажешь о царском дворе. Пищи здесь не убавилось, но жалось сердце у иных государевых сытых людей, и случалось, несли они кусок за кремлевскую стену. Но и там не легче. Вынешь хлебец из-под полы, тотчас накинутся со всех сторон, подерутся.

В светлице царевниной боярышни шептались тревожно. У многих были сродственники по далеким землям, молили о помощи, но как помочь? Зерно вздорожало, боярышням стало не по карману.

В потешной палате приумолкло веселье. Дурок да шутов Ксения и так не любила. Изо всех радных, богатых покоев Москвы только у нее да братца Федора не было дурок. В прочих домах маленькие, горбатые, уродные, кривлястые шуты да шутихи тешили хозяев всякий день. В свою палату Ксения звала лишь песенниц да слепых бахарей, что грустные сказы ведают под гусельный свой перебор.

А в нынешние дни много наслушалась Ксения о том, что творится в русской земле. Перед именинами объявила:

— Сказать, что именинные калачи принимаю не только от свойственных, от любых бояр, князей и прочих чинов. Калачи собирать в мешки и раздать народу.

*

Он же готовил другой подарок. До калача именинного, чтобы царевне вручать, еще не дорос, но песнопение, обещанное на пробу, составил и красиво переписал. То был тропарь великомученице Ксении, и было в нем много печальных возвышенных строк, в особенности самого умиляли такие:

Ксения — странница, гостья,
откуда приходишь, куда ты уйдешь.
Гостьей войдешь в дом убогих,
странницей от богатых уйдешь.

...Архимандрит Пафнутий прочитал и удовлетворился. Патриарх Иов своей рукой сделал поправки, передал песнопение крестовым дьякам, чтоб выучили к именинам и исполнили во время торжественного молебствия.

Но ему того было мало. Обратился к патриарху с нижайшей просьбой. Как лицо, причастное к составлению тропаря, хотел показать не знаменный, а демественный, особо торжественный распев, коему обучен был у Спаса и Ефимия. И поскольку изобразить его знаками не умел, просился на время в головщики, кои учат дьяков, как петь.

Патриарх Иов удивился.

— Однако же борзый чернец. Везде преуспел. Что ж, пусть встанет на место головщика да покажет свое уменье.