Сама, всё сама. Она и не думала раньше, как это всё сложно — обеспечить себе, одной, в одиночку же, хотя бы минимум былого: еды, тепла, воды, безопасности. Хотя бы по минимуму. Про гигиену, конечно же, и речь не шла.
И то «прекрасное будущее», к которому она стремилась, и которое — как она была уверена, — придёт к ней, стоит ей только захлопнуть за собой эту, прошлую, дверь-жизнь, всё отступало… отступало… пока не стало каким-то отдалённым, невнятным светом, как луна, светящая сквозь плотные зимние тучи.
Она стала терять веру.
Неужели она каким-то образом попала в другую, предназначенную не ей, реальность?? Ведь это всё явно не её! Она не должна ЗДЕСЬ быть! Но она здесь была; и нужно было изо всех сил напрягаться, чтобы выжить в этой чужой, гнусной реальности…
Она старалась делать выводы, она старалась приспособиться. Она больше не ночевала в больнице. Брошенные административные здания, во множестве встречавшиеся в центре, тоже её не прельщали: как выражался раньше Олег «ловить там было не чего».
И правда — что можно было найти полезного для жизни в бывших офисах? В стоматологической поликлинике? В давно разграбленном Доме Быта? Там даже обналичку с дверей в основном посрывали; видимо на дрова.
Жилые, вернее бывшие жилые дома давали значительно больше возможностей для выживания, и она стала ночевать в них. Там было множество уже взломанных квартир, а в квартирах — масса вещей, которые можно было с толком использовать.
Но этот же «клондайк» очевидно что привлекал и не только её одну. Конечно же многие, как их называли, «гопники», «гоп-компании», всякого рода отморозь тоже рассматривала брошенные и ещё обитаемые квартиры Мувска как возможность выживания.
«Мы, люди — те же животные. Только разновидность вольны выбирать себе сами — быть травоядными, чтобы на тебя охотились и тебя ели; или быть хищником — самому охотиться и есть; но и сражаться с другими хищниками…» — как глупо, помнится, умствовал Олег, в очередной раз нализавшись алкоголя до состояния, когда его тянуло на философствования.
Глупо; конечно же глупо и мерзко! — и этим он только ещё раз показал свой уровень! — уровень именно что животного. Люди, если они Люди! — не должны быть животными, не должны опускаться до скотского состояния, не должны «выживать», как он декларировал, — люди должны жить; должны дышать полной грудью; идти навстречу светлому будущему; а не красться, как крыса в заброшенном подвале, готовясь одновременно или спрятаться, или напасть… Но ему ведь это было не объяснить. Какие же они всё же разные!..
Тем не менее некоторые навыки, почерпнутые из разговоров «стаи» и собственных умозаключений, несмотря на всю их «крысистость», она использовала.
А именно: она старалась перемещаться теперь или рано утром, или поздно вечером; когда, по её соображениям, «опасные люди» или ещё спали, или уже расползлись по своим норам. А опасными, вспоминая ту женщину со слащавым голоском, приглашавшую её «попить чаю», она считала теперь в общем-то всех. Это очень и очень не вязалось с её прежней концепцией жизни, с её позитивным восприятием, со всем, что она так долго и так тщательно впитывала на тренингах личностного роста и позитивного мышления, — но она ничего не могла теперь с собой поделать, — она стала бояться людей.
Высмотрев подходящий по её мнению дом, она сначала делала вокруг него круг, чтобы определить, жилой ли он; а если жилой — то в каком подъезде и насколько ещё теплится жизнь. Это было видно по протоптанным дорожкам; по вылитой в снег воде; по выброшенному мусору. Иногда — по запаху дыма и запаху готовящейся пищи. По печной трубе с дымком, торчащей из окна. По внешнему виду подъездной двери — сразу видно, когда её открывали последний раз.
В обитаемый подъезд она не совалась; она высматривала подъезды явно брошенные, двери в которые давно не открывались. Таких было много — большинство. В некоторых домах так и вообще не было обитаемых подъездов.
Опять же не во все подъезды получалось проникнуть. Некоторые были заперты изнутри, — вполне возможно, и даже скорее всего, что там, внутри, все умерли. А, стало быть — если не бояться заразиться и покойников, — были шансы найти пищу и вообще полезные для выживания вещи. Но у неё не было ни сил, ни навыков, чтобы проникнуть в эти запертые изнутри склепы.
Некоторые подъездные двери, хотя и не были заперты, она просто не могла открыть — настолько их привалило спрессовавшимся снегом.
Некоторые, — собственно, большинство, — подъезды были «отмарадёрены»; квартиры в них были начисто разграблены. То есть подчистую — она раз за разом наталкивалась на полностью разграбленные квартиры; с вывернутыми, как при тщательном обыске, ящиками шкафов и стенок, непременно разбитыми зачем-то зеркалами, и загаженными комнатами. Как будто те, кто здесь хозяйничал, сами никогда не имели своего уютного жилья, и потому заочно мстили тем, кто такое жильё имел — хотя бы и в прошлом.