Крыши наших домов

И теперь Жильцов уже окончательно понял, что начальник штаба и начальник отряда не просто говорили о нем, о Жильцове, но спорили, быть может, даже поссорились. Ни тот, ни другой не могли скрыть этого. И еще Жильцов понял, что полковник Флеровский не разделяет взглядов Линькова.

Он рассказал все, начиная с той минуты, когда пришел в больницу и узнал, что Светличная ушла оттуда. Ушла потому, что другому человеку было плохо и она должна, обязана была помочь. Флеровский слушал, нагнув голову и вертя в пальцах карандаш. Когда Жильцов кончил, он продолжал крутить карандаш, будто это занятие отвлекало его от раздумий.

— Ну что ж, старший лейтенант, по-моему, все правильно, — сказал он. — Объяснительную, конечно, придется писать, но вы пишите, как было.

— Разрешите идти, товарищ полковник?

— Погоди, — сказал Флеровский, переходя на «ты». Полковник кивнул на телефоны, стоящие справа, на столике: — Мне тут Хюппенен звонил, ты ведь знаешь его? (Жильцов тоже кивнул.) Пригласил на свое пятидесятипятилетие. Меня и весь твой экипаж. Машина будет в восемнадцать тридцать.

— Нас-то зачем? — спросил Жильцов.

— Значит, хочет вас видеть. Все. Иди, Жильцов. — Он усмехнулся. — И прими совет на будущее — никогда не лезь в спор с полковниками.

— Даже если полковник не прав? — улыбнулся Жильцов.

— Вот когда сам станешь полковником, — шутливо проворчал начальник отряда, — небось тоже будешь думать, что ты всегда прав.

Конечно, это паршивое заявление Курлихина было неприятным. Неприятным было и то, что хочешь не хочешь, а придется писать объяснительную записку, будто оправдываться. Но вот слова Курлихина о том, что «Светличная известна своей грубостью и аморальным поведением», как-то прошли мимо Жильцова, ничуть не задев его. Он вспомнил эти слова уже потом, выйдя от Флеровского, и вспомнил равнодушно: письмо Курлихина было лживо, значит, и это тоже ложь.

— Зачем тебя вызывали? — спросил Женька.

— Вручить приглашение в гости, — сказал Жильцов.

— Я серьезно, — надул губы Женька.

— А я тоже серьезно. Идем сегодня на юбилей к Хюппенену. Это секретарь партийной организации совхоза.

— Хоть настоящей рыбки поедим, — сказал Кокорев. — А чего это он нас?

— Как спасителей рыбаков и... — Женька осекся, — и лесных фей.

Жильцов пошел искать утюг. Когда он вернулся, Женька и Кокорев лежали на своих кроватях.

— Вы что? — спросил Жильцов. — Машина будет через пятьдесят минут.

— Мы не пойдем, командир, а? — просительно сказал Кокорев. — Я, например, никого не спасал, мне просто неловко.

— А у меня что-то живот разболелся, — сказал Женька. — Ей-богу. Сегодня на обед какая-то подозрительная селедка была, моя ровесница.

— Как хотите, — сказал Жильцов, оглядев обоих. Конечно, сговорились, пока он ходил за утюгом. Ну, Кокорева-то понять можно: не очень-то весело сидеть и слюнки глотать, когда все кругом будут пить водку и вино. А вот почему забастовал Женька? Про селедку и живот, разумеется, чистое вранье. Ладно, не хотят — не надо.

Через пятьдесят минут он уже ждал полковника Флеровского возле его машины и думал, что являться с пустыми руками все-таки неудобно. Магазины еще открыты, обязательно нужно купить что-нибудь.

Он купил деревянный резной бочонок — полковник одобрительно кивнул. Такие он видел как-то на юге, когда вместе с Тойво ездил по Молдавии.

— С кем? — переспросил Жильцов.

— С Тойво. Ну, с ним, с Хюппененом. Мы же тридцать с лишним лет вместе, с партизанского отряда. Я-то тогда еще лейтенантом был — меня забросили в отряд, там и познакомились. Лихой был разведчик!

Жильцов так и не понял, сказал ли это Флеровский о себе или о Хюппенене. Скорее, все-таки о Хюппенене.

— Ну вот вы и пришли, — сказала, протягивая руку, Людмила. Жильцов смотрел на нее не отрываясь, и опять Светличная казалась ему совсем другой.

— Знаете, — сказал он, — у меня такое ощущение, будто я вижу вас впервые.

— Вы просто начали забывать меня, — тихо сказала она. — А вот себя заставляете вспоминать все время. Эти дни вам приходилось много летать? Я даже видела, как вы летали. Услышала гул и выскочила на улицу...

— Да, — кивнул Жильцов. — Последние дни пришлось полетать...

Гости уже собрались, их торопили: «К столу, к столу!» — и за столом они оказались рядом. Хозяйничал Хюппенен, его жена и Екатерина Павловна задерживались на кухне.

— Вам что налить? — спросил Хюппенен Жильцова, заметив его пустую рюмку.

— Если можно — ничего, — сказал Жильцов. — Мне нельзя. Не обижайтесь, если я выпью за вас лимонад или сок.

— Ты к нему не приставай со своей бутылкой, — сказал с другого конца стола Флеровский. Он уже стоял с рюмкой в руке — грузный, мощный, и от одной его фигуры в этой комнате было теснее. — И сам садись, я про тебя доклад делать буду.

Жильцов незаметно оглядел гостей. Трое в морской форме, должно быть, капитаны тральщиков. Один — пожилой, сухонький, к которому все обращались почтительно: Виктор Кондратьевич. Еще несколько мужчин и женщин — не разберешь, кто они по профессии.

Жильцов нагнулся к Светличной и шепнул:

— Если бы вы меня не знали и я пришел в штатском, вы смогли бы определить, кто я?