Крыши наших домов

— Знаю, — отвернулась тетя Катя. — Он у моего сына работает. Двести рублей загнул за воду.

— За какую воду?

Он не сразу вспомнил, что прапорщик, отпрашиваясь у него в город, объяснил: надо помочь одному другу наладить водопровод, поставить мотор, то да се. Стало быть, никакого друга нет, а по вечерам Самохвалов, попросту говоря, зашибал деньгу!

— Так, — совсем как сердящийся Жильцов, сказал Женька.

Чай был допит. Он посидел еще немного для приличия, но пора было уходить. Как он ни отнекивался, банку с вареньем все-таки пришлось взять. Уже на улице он подумал, как будет выкручиваться с этой банкой и, главное, рассказывать или не рассказывать командиру о Самохвалове. Лучше не рассказывать. Он обязательно спросит: «Откуда ты знаешь?» Что тогда отвечать?

Когда он тихонько вошел в комнату отрядной гостиницы, то услышал легкое похрапывание Кокорева. Командир еще не спал. Он сидел за столом и что-то писал, должно быть, письмо.

— Надышался? — шепотом спросил он. — А это у тебя что?

— Варенье, — так же шепотом ответил Женька. — Купил у одной бабки. Твое любимое, земляничное. Помнишь, ты мне говорил как-то...

— Я? — удивленно спросил Жильцов. — Это что-то новое в моей биографии! Ты же знаешь — я вообще не люблю сладкого, так что будешь есть его сам. — И добавил уже по-деловому: — Ты отрегулируй еще раз тяги. Что-то они мне не нравятся...

...И все-таки наутро Каланджи проснулся с чувством удовлетворенности сделанным. Конечно, рано или поздно все всплывет — и про букет, и про варенье, и это вранье. Ну, выдаст ему Жильцов, может быть, пару подходящих к случаю слов. Зато он мог дать голову на отсечение, что сегодня Светличная спала хуже, чем он, — наверняка думала о Жильцове, а именно это, как говорится, и надо было доказать.

С тем же настроением он пошел к вертолету. Утро было холодное, и часовой ходил возле машины взад-вперед, чтобы разогреться. Самохвалова еще не было. Вспомнив о Самохвалове, Женька подумал, что все равно придется рассказать о нем командиру, — пусть решает. И когда Самохвалов с мятым после сна лицом наконец-то появился на площадке, Каланджи сказал ему с неожиданной для самого себя резкостью:

— По-вашему, я один должен ковыряться здесь?

— Вчера же все сделали, товарищ лейтенант.

— В машине никогда не бывает «все», — сказал Женька. — Проверьте еще раз маслопроводы. А потом прогоним на разных оборотах.

Самохвалов облизал губы и полез в открытую дверцу капота.

Вообще-то говоря, Самохвалов был Женьке не нужен. Больше всего он любил работать один. Машину он знал наизусть, как таблицу умножения, и испытывал к ней странное чувство — ласковое, даже немного уважительное, как к близкому существу, с которым можно интересно провести время. Иногда, работая, он начинал разговаривать: «Сейчас, голубушка, мы тебя подтянем, разболталась ты, милаха, а мы разболтанных не любим», или: «Погоди, сменю тебе трубочку, новую поставлю, бегай с новой...» Две аварии, которые случились с его машиной, были не по Женькиной вине. Одна там, «над тещей», когда начали выскакивать лопатки вентилятора, и вторая года полтора назад, когда тоже во время полета отключился двигатель. Как оказалось, дефект был «скрытый», заводской: резьба болта была забита, он выскочил, и тяга отсоединилась. Жильцов ухитрился посадить машину на покос, на стог, а «сыпались» они тогда со скоростью двенадцать метров в секунду!

Сейчас ему надо было отрегулировать тяги — работа часа на три, не меньше. Полетов на сегодня не предвиделось, и, работая, Женька перестал думать обо всем на свете — о Самохвалове, Жильцове и Светличной, даже об Ийке, которая писала, что ей за один месяц сделали три предложения.

— Я закончил, товарищ лейтенант, — сказал Самохвалов. — Разрешите идти?

— Заполните формуляр двигателя, я проверю, — сказал Женька.

— Заполню, — кивнул Самохвалов, не двигаясь с места. — Просьба у меня к вам, товарищ лейтенант... В последний раз отпустите на вечер. Я же говорил вам — друг у меня здесь...

— Друг? — переспросил Каланджи, и Самохвалов быстро облизнул губы. — Значит, это вы с друга две сотни берете?

Должно быть, от неожиданности у Самохвалова как-то странно начали прыгать глаза.

— Деньги, товарищ лейтенант, никогда не лишние. Мы еще при социализме живем все-таки.

— А вы в социализме только одни деньги видите? — взорвался Женька. Это получилось совсем уж непонятно как. Он не говорил, он кричал: — Вы рвач, прапорщик! Понимаете? Хапуга, левак, шабашник!

Самохвалов усмехнулся. Он сумел взять себя в руки раньше Женьки.

— Плохо на вас действует командир, — сказал он. — А я вам этих оскорблений не прощу. В политотделе встретимся.

Он повернулся и пошел. Женька крикнул:

— Прапорщик Самохвалов!

— Ну что еще? — обернулся тот.

— Вы забыли устав? — ярился Женька. — Подойдите сюда. Ну?

Самохвалов нехотя вернулся и поднес руку к фуражке.

— Разрешите идти, товарищ лейтенант?

— Идите.

На этот раз Самохвалов повернулся четко...