Крыши наших домов

Было холодно и сыро, под ногами хлюпала серая каша. Жильцов шел, сворачивая с улицы на улицу, все ускоряя шаг. Женька проклинал погоду, снег, слякоть, а пуще всего концерт, на который они пошли невесть зачем. Нет, конечно, пошли за хорошим настроением, а получилось все наоборот, потому что словно бы назло две певицы и чтец-декламатор тянули про одно и то же — про несчастную любовь. Вот он и скис, Жильцов. Женька догадался об этом сразу.

— Командир, — все-таки сказал он, нарушив запрет на разговор. — Ну, что ты себя терзаешь? Ведь рано или поздно...

— Помолчи, Женька, — сказал, не оборачиваясь, Жильцов.

(Этим утром он получил письмо от Наташиного отца: «...По-моему, у Наташи с Костей не все хорошо, но мне они ничего не пишут, я только догадываюсь. Не знаешь ли ты точней? Ты же понимаешь, что я готов ехать за тридевять земель, чтобы помочь им...» Конечно, об этом письме Женька ничего не знал. «Я долго, до сих пор думаю и вспоминаю, — писал Федор Андреевич, — вспоминаю тебя, Валерия, и мне кажется, что в вас двоих было гораздо больше душевной прочности, чем в Косте... Или я просто боюсь за дочь?»)

— Пожалуйста, могу помолчать, — надулся Женька.

Вдруг Жильцов положил свою руку на его плечо и сказал с такой тоской, что у Женьки мурашки пошли по телу — будто этот мокрый снег добрался туда:

— Однажды у меня должно было быть все хорошо. Я думаю о другом: когда же во мне все-таки помрет прошлое?

— Лучшее лекарство от женщины — женщина, — пробормотал Женька где-то и когда-то услышанные слова. — А потом, знаешь, как говорил Ларошфуко? «Умный человек может быть влюблен как безумный, но не как дурак».

— Спасибо! — усмехнулся Жильцов. Он не видел, что идущий рядом Женька вдруг залился краской — вот это ляпнул так ляпнул про дурака-то. — Хорошо, что ты пошел со мной. Вечерами совсем худо одному...

И вот, сидя на траве с Кокоревым, Женька вспомнил этот вечер. То, что Жильцов ушел навестить Светличную, было для него хорошей новостью.

— Знаете, — мягко сказал он Кокореву, — это будет просто здорово, если он в нее влюбится. Но он в этом смысле какой-то... У него в жизни одна тяжелая история была. И еще вопрос — понравится ли он ей?

— А вы еще мальчишка, — фыркнул Кокорев. — Уж извините, конечно, меня, Женя.

С утра они полетели с начальником отряда на дальние заставы и вернулись лишь на третий день. Каланджи и Самохвалов сразу же начали послеполетный осмотр; командир, как обычно, занялся «литературой», Кокорев помогал ему. Устали все. Поэтому, когда Женька вошел в комнату и сказал, что ему сегодня нужно в город, Жильцов поглядел на него с удивлением.

— А ты разве никуда не пойдешь? — спросил Женька.

— Я лягу спать и буду спать сколько в меня влезет, — ответил Жильцов. — Куда ты собрался?

— Тоска по обыкновенному городу, — бодро ответил Женька. — Урбанизм — слыхал? После всей этой природы хочется подышать выхлопными газами.

— Дыши, — сказал Жильцов.

Главное, — и, как показалось Женьке, очень хитро, — было выяснено: сегодня Жильцов никуда не идет. Значит, можно спокойно действовать по плану.

Пункт первый: рынок уже не работает, цветочный магазин на улице Островского закрыт. Стало быть, сначала надо двинуть на окраину и у кого-то купить цветы.

Пункт второй: явиться с цветами в больницу. Он не знал, что Светличной там уже нет. Третьего дня, когда Жильцов вернулся, Женька спросил его как можно равнодушней: «Ну, как она там?» — и Жильцов ответил тоже спокойно и коротко: «Ничего».

Пункт третий: «Только что вернулись, командир устал, просил передать». И все.

Ему повезло — в первом же доме, куда он зашел, хозяйка понимающе заулыбалась и повела его в сад.

— Обычно-то мы не продаем, — сказала она. — Да у вас, видать, особый случай?

— Особый, — подтвердил Женька.

Хозяйка защелкала секатором — пять гладиолусов, несколько флоксов, тоненькие, воздушные веточки спаржи к ним, и снова — щелк, щелк — два георгина. Нашлась даже целлофановая обертка. Пятерка за все. Первый пункт выполнен.

А потом та же самая ехидная девчонка-регистраторша сказала:

— Вы разве не знаете, что она ушла? Ваш товарищ был здесь, с корзинкой, я ему сказала.

Женька вытащил из букета гладиолус, подумал и добавил к нему один флокс.

— Это вам. Мы с товарищем в ссоре, понимаете? Не разговариваем.

— Вы сегодня прилетели? Я слышала... Здорово гудит ваш вертолет.

— Здорово, — сказал Женька. — Особенно внутри. Хотите, я вас покатаю? Честное слово.

— Ладно, — сказала ехидная. — Чапаева, восемь, квартира два. И бросьте мне голову морочить.

Зато третий пункт начал выполняться с неожиданным для Женьки превышением плана. Она сама открыла ему дверь и, прыгая на одной ноге, втащила его в квартиру. Букет он отдал Светличной в коридоре. За букет — спасибо, а она никуда не отпустит его сейчас. Женька начал было отнекиваться: они после полета, летали три дня, устали страшно...

— И командир устал? — спросила Светличная.

— Еще бы! Машину-то он ведет все-таки... Три дня летать — это работенка.

— Хорошо, — сказала Светличная. — Но я вас все равно никуда не отпущу. Будем пить чай и разговаривать.