Крыши наших домов

Ладно, пусть идет в увольнение и Костюков.

— Кстати, — говорю я, — ты не знаешь такого деятеля — Чугункова?

— С какой заставы?

— Значит, не знаешь, — вздыхаю я. — Ну, на нет и суда нет.

— Тогда спи, — сказал Шустов и ушел.

А я не мог заснуть. Оно опять вернулось ко мне, тоскливое одиночество. Я глядел в темноту, курил и слушал, как за стеной Рита Чернецкая разговаривает с дочкой. Слов не разобрать, только голоса... У меня нет дочки. Сколько бы я отдал за то, чтобы сейчас в соседней комнате лопотало такое светлоглазое существо. Лида не хотела ребенка. Она говорила: «Давай хоть немного поживем для себя». От этого ничего не изменилось, я любил ее тогда по-прежнему, она знала это. Сейчас я спросил себя в упор: «Ты тоскуешь без нее?»

Нет. Лиды уже не было, не существовало для меня. Еще тогда, в прошлом году, когда она приехала за вещами, она была чужой.

Странно, в тот вечер я не думал о Майе Сергеевне. Это было слишком несерьезно — думать о незнакомой женщине. Мне оставалось одно: заснуть, проснуться и идти на границу.

Прошел день. В субботу шестеро получили увольнение, и я встретил их тогда, когда они вышли с заставы — в мундирах с горящими пуговицами, в начищенных сапогах, ни дать ни взять шестеро богатырей. Я предупредил их: если узнаю, что «богатыри» прикасались к спиртному, пусть потом пеняют на себя. Надеин ответил за всех, что спиртного не будет. Ему-то я верю, ну да там посмотрим.

В сумерках над рощей повисла и рассыпалась в воздухе красная ракета. Часовой с вышки доложил, что заметил двоих в зоне возле протоки, и я пожалел, что отпустил сразу столько солдат.

Впервые мною владело лихорадочное состояние, волнение, не схожее ни с каким другим. Тревожная группа была уже в машине, наряды, находившиеся ближе к протоке, бросились перекрыть границу. И вот водитель жмет по лесной дороге, машину швыряет из стороны в сторону. Потом мы бежим виляющей тропой, и я слышу сзади повизгивание Дины. Беру чуть вправо, и Балодис с собакой обгоняет меня.

Мы выскакиваем к протоке и наталкиваемся на Шабельника. Он тянет из воды веревку, на другом конце веревки — круглый вентерь.

— Это браконьеры, товарищ капитан, — говорит он. — Когда я дал ракету и побежал сюда с вышки, они даванули в тыл. Из Новой Каменки, наверно.

— След! — приказываю я. Я должен точно установить, браконьеры это или что-нибудь похуже. Но даже если это браконьеры, они будут отвечать и за браконьерство, и за выход в зону без разрешения.

— След, Дина, — повторяет Балодис, — след!

Дина уверенно ведет нас лесом. След свежий, нарушители были замечены полчаса назад, мы прибыли на место через двадцать две минуты. («Очень хорошо», — думаю я на бегу.) Все-таки они здорово ушли от нас. Должно быть, тоже бежали. Дина уткнула нос в землю, поводок размотан почти на всю длину. Собака выводит нас на дорогу — это дорога в Новую Каменку. И сразу становится легче бежать. Балодис на ходу перекидывает автомат с плеча на руку, и я понимаю, что он как-то узнал, что бежать теперь немного.

Мы поднимаемся на холм, здесь дорога делает крутой поворот, и вот уже оно, село. В окнах свет, из-за заборов на нас остервенело лают новокаменские псы, но Дина, кажется, не замечает их. У одной калитки она останавливается, царапает доски лапой и повизгивает. Я нашариваю щеколду, открываю калитку, и мы врываемся в палисадник.

Дом в глубине палисадника стоит темный, окна закрыты ставнями. Ни огонька в них, ни звука из-за дверей, возле которых остановилась Дина. Я стучу, но долго никто не откликается. Спрятались, затаились, черт бы их побрал!

— Откройте, или будем ломать дверь!

А человек, оказывается, стоял там, за дверью, и прислушивался. Стоило пригрозить, как он откликнулся сразу:

— Кто там?

— Пограничный наряд.

С той стороны двери гремят засовы, потом я вхожу в сени, и в луче фонаря — испуганное мужское лицо. Второй сидит в комнате. Я нашариваю у дверей выключатель. За столом Чугунков. Оба испуганно смотрят на Дину, а она уже совсем спокойна, она знает, что сделала свое дело и может посидеть у дверей, отдохнуть малость.

— Документы.

В доме, в углу, образа. Святые лики зрят на меня сурово и осуждающе. Хозяин дома лезет на скамейку, достает из-за образов документы. У Чугункова с собой паспорта нет, но я киваю: не надо ходить.

У него прыгают губы. Струхнул, видимо, парень здорово.

— Вечеряете?

— Да, вот приятель зашел.

— А что ж в потемках? Электричество экономите?

— Просто так...

— Забавно. И никуда, конечно, весь вечер не выходили?

— Никуда.

— А вентери кто в протоке ставил?

— Не знаем, гражданин начальник.

— Зато она знает, — киваю я на Дину.

— Собака — не человек, она и ошибиться может. Не ставили мы вентерь.

— Вот и попались, — смеюсь я. — Я же вас про вентери спросил, а вы об одном говорите. Откуда же вы знаете, что там один вентерь поставлен?

Они понимают, что попались, и угрюмо молчат.

— Значит, все-таки ходили вы?

— Мы.

— Где остальные вентери?

— Больше нет, начальник.