Крыши наших домов

...Когда он вернулся, в окнах дома горел свет и Одинцов сидел за столом, заметно хмельной — перед ним стояла уже почти пустая бутылка водки — должно быть, привез с собой, больше взять неоткуда. Дверь во вторую комнату была прикрыта.

— Поздненько, товарищ лейтенант, — сказал Одинцов. — Я тебя ждал-ждал, да вот не дождался. А Татьяна спит. Разбудить?

— Не надо, — торопливо сказал Дернов, даже не заметив, что тесть назвал его на «ты».

— Выльешь со мной?

— Нет, спасибо.

— А я эту бутылку к отъезду, на прощание берег, да не сберег. Вспомнил сегодня своих дружков — вот и пришлось за память... Он поднялся и стоял перед Дерновым строгий, прямой, как судья, оглашающий приговор. — Ты понимаешь, какое тебе богатство предоставлено? Я не о Татьяне, лейтенант, я о ребятах этих. Ты видал, как офицеры над убитыми солдатами плакали? Или солдаты над офицерами?

Дернов обошел стол и взял тестя под руку. Нет, он не видел. Но сейчас пора спать. Одинцов вырвал руку. Да, конечно, он сейчас пойдет и ляжет. Но вот ты понимаешь, что тебе доверено? Дернов кивал: да, понимает, разумеется, но постель уже готова, и ему, Дернову, тоже пора отдохнуть.

Очевидно, Татьяну разбудили их голоса, и она вышла, запахивая халатик.

— Так я и знала, — сказала она. — Обещал чуть-чуть, а выпил почти всю.

— Мне за их память пить не перепить, — сказал отец. — А я, между прочим, в отпуске. Иди спать, дочка. Мы с зятем поговорим малость.

Неожиданно обмякнув, он опустился на стул. Дернов грустно глядел на него: Татьяна рассказывала, что отец выпивал, случалось, крепко, — это началось после смерти матери.

— Пойдемте, Иван Павлович.

На подоконнике запела трубка, Дернов поднял ее и, выслушав дежурного, сказал Татьяне:

— Извини. Давай уж сама как-нибудь.

— Ты куда? — спросил Иван Павловия. — Нам потолковать надо. Простая у тебя все-таки жизнь или не простая?

— Не простая, папа, — сказала Татьяна. — Опять, наверно, сработка.

Одинцов не понял, что такое «сработка», но, когда Дернов ушел, сказал, будто оправдывая зятя:

— Ну, если сработка, тогда конечно... Ты держись за него, Татьяна. Он молодой, да ранний. Ты не знаешь, чем он меня взял? А я скажу. О солдатах заговорил — пожалел и тут же застеснялся. Строгость на себя начал напускать. Такой солдата будет беречь, будет! Вот за это и любят таких.

— Я его тоже люблю, папа.

— А ты не спи, когда его дома нет, — прикрикнул отец. — Муж пришел — его накормить надо. Он не с гулянки идет, а ты спишь.

— Хорошо, я буду ждать его.

— Вот так, — сказал отец и уронил голову на руки.

...Утром он снова говорил Дернову «вы» и прятал глаза, стесняясь, что был пьян и, возможно, наболтал лишнего. Пошел с Татьяной за грибами и уже в лесу спросил — не было ли вчера чего- нибудь такого.

— Ну что ты! — засмеялась Татьяна. — Все было хорошо. Только ругал за нерадивость меня и вовсю нахваливал Дернова. Обыкновенная мужская солидарность.

— Нет, — качнул головой отец. — Я тебе это напоследок хотел сказать, да лучше сейчас, если уж к слову... Мне он нравится. А почему — сам еще толком не знаю. Ей-богу, нравится.

Он шел и улыбался, и Татьяна тоже улыбалась — вот и все, и конец ее ожиданиям, как сойдутся отец и муж — нет, теперь все, теперь у них пойдет, — и она была благодарна отцу за то, что он сказал это прямо, словно сам удивляясь тому, как быстро смог переступить через свою неприязнь.

6. Сын Наташка

Еще с вечера начало теплеть, утром же, казалось, и вовсе вернулось лето. Снег осел и сразу стал серым. На открытых местах, как красноголовые чертенята из коробочки, выскочили подосиновики. Это было чудо, которого Галя никогда не видела. Она собирала грибы лихорадочно, будто они могли исчезнуть, пропасть — не грибы, а видение среди уже наступающей зимы, рядом со снегом.

Опять они были вдвоем — Татьяна и Галя. Кину пришлось извиняться: застава готовится к осенней инспекторской, времени мало... Галя ответила: «Ничего, Сережа. Вот Татьяна Ивановна говорит, мы должны учиться у кошек. Они умеют ждать». И хотя у Татьяны тоже было не очень-то много времени — надо готовиться к отъезду в Ленинград, — она бросила все свои дела. Не скучать же гостье одной.

Все, привычное ей, Гале было внове. Она замерла, увидев летящих лебедей. Огромные белые птицы проплывали в голубом небе, взмахивая махровыми крылами-полотенцами. Клики из поднебесья были печальными, и Татьяна сказала:

— Когда они прилетают, то кричат иначе. Радуются, что проделали такой путь. А сейчас — слышите? — будто прощаются...

— Да, — тоскливо сказала Галя. Она все глядела вслед вытянувшейся клином стае.

Потом навстречу им выскочил заяц и от неожиданности присел на задние лапы. Теперь Галя улыбалась: все, что она видела сейчас — эти сумасшедшие грибы, этих прощающихся лебедей, этого неосторожного зайца, — все поражало ее, горожанку.

— Я тоже сначала ходила как помешанная, — говорила Татьяна. — Сколько раз лоси приходили на заставу! Утром выглянешь в окошко, а он стоит и на тебя смотрит...