Крыши наших домов

Лошадь шла не очень легко, но уверенно, и Аня задремала. Дорога проходила вдоль границы, они должны были миновать несколько застав, это успокаивало. Конечно, если бы пришлось ехать полсотни километров напрямик, Татьяна заколебалась бы. Тогда уж действительно лучше было ждать погоду и вертолет. Она всматривалась в лицо спящей и снова начинала ругать ее: вот ведь характер, ну и упрямица! Дотерпеть до последнего, а теперь спать как ни в чем не бывало! А случись что-нибудь вот сейчас, в дороге? Предлагали же все-таки дождаться вертолета — Аня усмехнулась и ответила: «Ваш вертолет ждать — тройню можно родить». Бесшабашная голова! Но Пижон шагал уверенно, вытаскивая из снега свои рыжие ноги, и Татьяна, чуть успокоившись, тоже задремала. Ей было тепло; на морозе сено пахло особенно остро, да и мороз был — так себе, градусов пять, не больше... Хоть в этом повезло. В поселке они будут часов через десять, не раньше.

Очнулась она от резкого толчка и не поняла, что случилось. Серегина рядом не было. Еще какие-то секунды продолжалось движение, потом сани стали. Прямо перед Татьяной высилось дерево. Сани утонули в снегу; она попыталась сойти с них и сразу провалилась в снег.

— Серегин! — позвала она.

— Здесь я.

— Что случилось?

— Пижон чего-то испугался, вильнул в сторону... Сейчас я его поверну.

Лошадь рвалась, тужилась — снег доходил ей до брюха, — но сани плотно держали ее. Татьяна все-таки сошла в снег и почувствовала, как он начал сыпаться в валенки. Серегин, закинув за спину автомат, напрасно пытался раскачать сани. Анна привстала.

— Погодите, я сойду.

— Сиди, сиди, — сказала Татьяна. — Провалишься.

Серегин чуть не плакал. Несколько раз он хлестнул Пижона. Лошадь билась, от нее шел резкий запах пота. Серегин попытался осадить ее, подать, сани назад — ничего не получалось. Должно быть, сели на какой-нибудь пень, скрытый снегом.

Через несколько минут и солдат, и Татьяна, и лошадь выбились из сил. Татьяна поняла: самим не справиться, чудес не бывает. Где они сейчас, сколько проехали — она не знала. Ей было жарко и страшно.

— Стреляй, — сказала она Серегину.

— Что?

— Стреляй, — крикнула она. — Ну?

— Нельзя, Татьяна Ивановна.

Даже в темноте, в этих сумерках, она увидела, как Серегин побледнел.

— Стреляй, тебе говорят! Я приказываю, слышишь?

— А я вам не подчиняюсь, — сказал Серегин, садясь на край саней. Он долго сидел и молчал, словно раздумывая, что же ему делать дальше. Татьяна положила руку на его плечо.

— Ну, я тебя очень прошу.

Тогда Серегин, сняв автомат, дал очередь в воздух, одну, вторую, третью. И снова металось эхо, будто весь лес наполнился выстрелами, будто здесь начался бой.

— Еще стреляй!

Серегин стрелял, и Татьяне казалось, что все окрест наполняется движением, тревогой, но, когда смолкало эхо, снова наступала та же самая морозная, снежная тишина. В сумерках вспыхнул огонек — это Серегин закурил, закрывая спичку ладонями.

— Дай сигарету, — сказала Татьяна.

— У меня «Памир», — словно извиняясь, ответил Серегин, протягивая ей пачку.

— Ты же не курила, — тоскливо сказала Аня.

— Я не курила, ты не рожала, он лошадь только на картинках видел, — ответила Татьяна. — Какая разница?

Дым словно бы ожег ей рот, она закашлялась и, сунув рукавицу в снег, облизала ее, но сигарету не бросила. Ей стало спокойнее. Значит, курение успокаивает?

— Как там твой? — спросила она у Ани.

— Ох, — вздохнула та. — Проснулся и дерется, гопник. Дышать трудно.

— Терпи, — строго сказала Татьяна.

— Я бы сколько хочешь терпела, — усмехнулась Аня. — Да знаешь поговорку-то? «Помереть и родить нельзя погодить».

— Меня мать в поезде родила, — сказал Серегин.

— Лучше бы она тебя совсем не рожала, — сердито ответила Татьяна. Она была зла на Серегина. Ей казалось, что во всем этом виноват он, а не Нижон. Не мог справиться с лошадью, черт бы его побрал!

— Дай спички.

Она зажгла спичку и отогнула рукав — поглядеть на часы. Прошло уже два с лишним часа, как они выехали с заставы.

— Шестая застава далеко отсюда, как ты думаешь?

— Не знаю, — отозвался Серегин. — Должны были услышать.

Ей казалось, прошел час. Снова зажгла спичку — двадцать минут. Ожидание становилось невыносимым. Снег, набившийся в валенки, начал таять, холодная вода добралась до ног — Татьяну зазнобило.

— Стреляй, — снова сказала она. Серегин уже не спорил. Еще очередь, еще одна — в лес, в темноту, которая уже начала стискивать их.

Странное было ощущение — будто бы только трое их и осталось во всем этом ночном мире. Странное и пугающее одновременно. Никогда прежде Татьяна не испытывала ничего подобного, даже там, дома, надолго оставаясь одна: там играло радио, с улицы доносились голоса. Здесь не было ничего и никого. Тишина становилась все более плотной.

Тогда, вскочив на сани, Татьяна начала кричать. «Ого-го-го! Мы здесь! Ого-го-го...»

— Брось, Танюша, — сказала Аня. — Выстрелы-то небось послышней. Услышали — найдут, чего ты беспокоишься? Я и то ничуть не волнуюсь.

— Ты каменная баба, — сказала Татьяна. — Я никогда таких не видела.

— Поживешь пять лет на границе — сама станешь такой.