Крыши наших домов

— Значит, правильно тебе все-таки лейтенант фитили дает? — подавшись вперед всем телом, спросил у водителя Одинцов. Татьяна насторожилась. Слишком уж явно отец хотел узнать что-нибудь о Дернове не от нее. Ломакин, конечно, не осмелится сказать при ней что-либо такое, но он неожиданно ответил:

— Когда правильно, когда неправильно.

И замолчал, видимо поняв, что сказал что-то не то.

Одинцов тоже молчал. Молчал, смотрел на лес, на дорогу, курил, стряхивая пепел на ладонь, чтоб не пачкать в машине, и вдруг сказал — не Ломакину, а Татьяне:

— Если неправильно — это от молодости. У нас в запасном полку тоже был генерал с двумя кубарями... А как на фронт попали, все пошло путем...

Татьяна растерялась. Понял ли отец что-то? Догадался ли о чем-то таком, что она скрывала и в письмах и сейчас, в разговоре? Или почувствовал что-то?

— Он очень много работает, — сказала Татьяна. — Я его совсем мало вижу.

Это прозвучало как оправдание. Отец снова молчал, будто сводя вместе все то, что знал о своем зяте — незнакомом человеке, — чтобы при встрече, которая случится вот-вот, уже иметь о нем хоть какое-то представление.

Они не обнялись, не расцеловались: было короткое рукопожатие, вот и все. «Как доехали?» — «Хорошо». — «Располагайтесь, мойтесь, садитесь ужинать. Я сразу после боевого расчета приду». — «Мы подождем».

Одинцов даже не успел разглядеть его как следует.

Он ходил по квартире, ни до чего не дотрагиваясь, только оглядывался, словно бы снова и снова по вещам стараясь определить, как же на самом деле живет дочка.

— Мебель вся казенная?

— Нет. Эту «Хельгу» мы купили. Я же тебе писала...

Портрет матери на стене, над диваном... Знакомые вазочки — их Таня увезла с собой, — сейчас в них стояли неяркие полевые цветы. Несколько картинок — подарки знакомых студентов из Академии художеств: всё Ленинград — Инженерный замок, излучина Мойки с желтыми осенними тополями, Спас-на-крови, Чернышев мост... Все это он знал прежде, по той, прошлой Таниной жизни, а вот вещей Дернова не было. Совсем не было. Не успел накопить. Разве что только этот будильник принадлежит ему. Или купил уже вместе с Таней...

— Ну, как тебе у нас? — крикнула Таня из кухни.

— Ничего, — сказал отец. — Не в барахле дело. Это еще наживете. Я тебе подарок привез.

Он вынес на кухню картонную коробку, развязал веревку — там был дешевенький чайный сервиз, но Татьяна ахнула. Отец, довольно улыбался, и все равно незаметно, исподтишка следил за дочерью. Его не обманывала эта суетливость. Ему казалось (да нет, он был даже уверен в этом!), что Татьяна пытается что-то скрыть за своей суетливостью. И снова осматривал ее нынешнее жилье, словно стараясь найти ответ у вещей.

Наконец вернулся Дернов. Татьяна заканчивала на кухне последние приготовления. Дернов и отец остались вдвоем.

— Вы изменились, — сказал Одинцов. — Похудели здорово, и лицо обветрилось.

— Все время на воздухе и на ногах, — ответил Дернов. — В кабинетах сидеть не приходится.

— Да, — кивнул отец. — Я тоже три года на свежем воздухе провел. В войну. Если раз десять в нормальном доме ночевал — и то хорошо. Не считая госпиталей, конечно.

— Мне Таня рассказывала.

Они помолчали.

— Трудненько приходится? Таня писала, вы даже без отпуска остались. Прямо сюда.

— Ну, это к счастью, — улыбнулся Дернов. — Иначе я не нашел бы Таню.

— Это мы тебя нашли, — крикнула Таня из кухни. Конечно, она прислушивалась к их разговору. Дернов засмеялся и поднял руки.

— Сдаюсь. В жизни женский приоритет неоспорим. Все лучшее в них, все худшее в нас — так распорядилась природа. Ты собираешься нас кормить все-таки?

Теперь Одинцов наблюдал и за ним. Эта неожиданная веселость Дернова тоже сказала ему о многом. Просто Дернову не о чем было разговаривать с ним, вот он и обрадовался Таниной шутке, словно уцепился за нее. Что ж, его состояние тоже можно понять, подумал Одинцов. Я ведь, так-то сказать, для него тоже посторонний и незнакомый.

Дернов поставил на стол бутылку коньяку, и Одинцов не выдержал.

— Всегда такой пьете? Пять звездочек — десять с полтиной.

— Это он пыль в глаза пускает, — сказала Татьяна. — Первая бутылка в доме за все три месяца.

— В нашем гастрономе другого не было, — сказал Дернов. — Не водку же пить ради встречи.

Он разлил коньяк по рюмкам. Эти рюмки Татьяна одолжила у Ани. Своих у нее пока не было.

Одинцов поднял рюмку.

— Ну, со свиданием?

— Со знакомством, — вдруг очень серьезно и очень строго сказал Дернов. Он не волновался, он был спокоен, даже задумчив сейчас. — Ведь, грешным делом, нам обоим не очень-то легко, как я понимаю, Иван Павлович?

Одинцов слушал его, не поднимая глаз.

— Хорошо, что вы это понимаете, — тихо ответил он.

Вторую рюмку Дернов пить не стал.

Еще там, в поезде, Одинцов решил, что будет называть зятя только на «вы» и обязательно по имени-отчеству. Пусть с самого начала поймет, что отношения у них официальные.

Утром Дернов предложил ему сходить на рыбалку, но Одинцов отказался. Он не большой любитель этого дела — так, баловался когда-то.

— Я тоже, — признался Дернов.