Крымский мост

Крепенький паренек, слегка шепелявя, докладывал ему о ночном происшествии:

– Сволоши! Они подошли шо шстороны Богомольца, – на темном от мороза лице казака скулы заходили от злости, – и принялись швырять по нашему лагерю камнями ш моштовой. Я проснулся от удара. По палатке вот такой каменюка как дал! Аж прогнулась вся брезентуха… А потом снова как застучит по брезенту. Бум! Бум! Кто-то закричал. В общем, тут град камней пошыпался. Я поднял швоих. Вышкочили на улицу в кашках, жилетах, с дубинками. А их уже и шлед проштыл.

– Пострадавшие есть? – спросил деловито-буднично Петров.

– Двое. Одному попало в плечо через брезент. А второму – по голове. С шотряшением отправили в больницу.

– Надо усилить караул. Расслабились, твою мать! А здесь война. Бандеровцы вот-вот захватят администрацию и Раду…

– А шо тогда нам здесь ждать? – истерично спросил казак. – Надо валить, пока не поздно!

– Янукович – говнюк! Я бы давно разогнал всю эту сволочь войсками! А он все толкует: «Я не можу кровь проливати». Дождется, падла, здесь столько кровищи потечет, что мама не горюй! Ну, ладно. Это не наше дело. Я буду звонить в Крым Константинову. Будем решать, что делать дальше. А ты с казаками начинай барахло потихоньку упаковывать. Палатки не трогай, чтобы не видно было снаружи. А так – собирайте вещи. Я вижу – тут дела плохи намечаются. Мой опыт показывает, что будет большая провокация. Я в Москве в девяносто третьем был. Там тоже заваруха началась с большой провокации, – Петров помолчал, – а я хочу вас всех домой живыми вернуть. Позови Витька! Пусть договаривается насчет автобусов.

Петров отдал еще кое-какие распоряжения. Ну а потом позвал Мирова к себе в палатку.

Стол между двумя походными раскладушками. Каски, жилеты. Присели.

– Значит, ты Татьяну ищешь? Не знаю, чем тебе и помочь! Думаю, что твой поезд ушел. С этим хмырем Мымриным она разошлась то ли через год, то ли через два. Как жила – не знаю. Я потом тоже быстро женился. Поддерживать прежние связи не мог. Жена у меня уж больно болезненно все воспринимала. Ну, это к делу не относится. Так-то, Олег, судьба наша сложилась… Ну, будь! Я тороплюсь. Планерка на день.

«Не густо, – подумал Олег. – Похоже, здесь облом». Но в голове мелькнула шальная мысль:

– А Эдик Доля? Ты о нем сейчас что-нибудь знаешь?

– Ну, конечно. Эдик работал директором регионального крымского предприятия в «Молодежной газете». А сейчас перешел пресс-секретарем к мэру Симферополя. Живой парень. Он женился второй раз. У него двойня родилась. Мальчишки. Не скажу, что процветает, но живет нормально. Тебе его телефончик дать?

– Давай! Может, он что знает?

– Может, и знает. Ну, бывай!

– До скорого!

Олег шагал от лагеря по площади, усеянной сотнями выдранных из мостовой камней. Ими, видимо, и атаковали ночью лагерь антимайдана. И лежали они на асфальте, как пришельцы из другого мира. Как сгустки злобы, ненависти и грязи, скопившейся в душах людей, и брошенные ими в таких же, как они, обездоленных и обманутых.

Он свернул с улицы Богомольца в переулок. Тут картина волшебно переменилась. Дети лепили снежную бабу: трудятся, катят ком, затем со смехом и визгом прикладывают его к туловищу. Один все пытается вставить в снежного человека добытую дома у мамы морковку. Как будто другой город. Другая жизнь. Нет ни дыма пожарищ, ни озлобленных тревожных лиц. Ан нет! Дети остановились и смотрят вдаль. А там, по другой стороне улицы, длинной цепочкой идут силовики в касках и бронежилетах со щитами и дубинками…

Что-то будет!

V

Езда на хорошей машине по хорошей дороге чем-то напоминает полет на истребителе…

Олег Миров, пониже откинув переднее сиденье, чуть дремал. И вполуха слушал ворчание бессменного «кучера», Андрюхи, истребованного им срочно в Киев вместе со средством передвижения. А тот чертыхался, видя на обочине очередной указатель на мове: «Пост ДАИ»[19].

– Дай им! Дай! – бормотал шофер. – И что за народ такой? Что за страна? Ненасытные хохлы. Отец мне рассказывал про них анекдот: «Звонит телефон. Мужик поднимает трубку. Спрашивает: “Это кто?” Ему отвечают: “Это ми!” – “Кто мы?” – “Ми, хохлы!” – “А сколько вас?” – “Та одна хохля!”»

И он зашелся смехом:

– Одна хохля! А теперь целое государство устроили!

– А они нас называют кацапами! – заметил Миров. – И все равно мы родня.

– Родня-то родня. Но даишники их уж больно жадные!

Но сегодня Бог их миловал. А почему? Да потому что роскошный черный «мерседес» – внедорожник с белыми сиденьями и важным пассажиром – вызывал у доильщиков двойственное чувство. Они застывали при его проезде в недоумении и нерешительности: «А вдруг едет о-о-очень большой начальник? Останови такого. И вместо сотни-другой гривен получишь взбучку».

Так что «мерседес», как черный вихрь, беспрепятственно несся по февральской дороге. Мимо уныло болтающихся на будках желто-голубых державных флагов, мимо трезубцев и прочих символов «незалежности».

Андрюха в хвост и в гриву поносил новые власти Украины. Миров же думал о том, что русскому народу, конечно, по-хорошему не хватает изрядной доли национализма.