Кровавый разлив

Она и не ложилась тоже, и день и ночь проводила въ сидячемъ положеніи, опираясь на подушки. Ей трудно было шевельнуть ногой или рукой, и когда приходилось поправлять ея постель, Абрамъ звалъ сосда-меламеда, его жену или тещу, и вс вмст, съ большимъ трудомъ, приподнимали больную, поддерживали ее минуту-другую въ стоячемъ положеніи, а Роза, тринадцатилтняя дочь Ханы, тмъ временемъ, быстро дйствовала узкими, худыми руками по кровати, взбивала подушки, мняла простыню. Больная тяжело опускалась потомъ на постель, — какъ огромный мшокъ съ пшеницей. Опускалась и застывала въ мертвой неподвижности… И въ неподвижности этой было что-то дикое и страшное, и страшное было въ искаженныхъ, неправдоподобныхъ формахъ больной. Не человкъ сидитъ, казалось, а какое-то безумное смшеніе человка съ огромнымъ животнымъ, что-то невозможное, небывалое, невроятное, что-то выходящее вонъ изъ предловъ человческаго пониманія, изъ всхъ существующихъ и возможныхъ въ воображеніи нормъ… Темную оторопь, тревожную тоску вызывало это непонятное таинственное извращеніе, — и только посл большихъ усилій, и только посл долгаго навыка и присматриванія, соглашались мириться съ нимъ глазъ и душа… — «Милліонщикъ! — гнвно думала Хана:- завтра у него опять будетъ курица… видалъ ты такое!..» Ей хотлось — если ужъ наказать нельзя — по крайней мр поучить, какъ слдуетъ, мужа, прочесть ему и разительную нотацію, объяснить ему всю неделикатность его и легкомысліе; уже приходить стали въ голову хорошія слова, язвительныя, дкія, но тутъ вздутыя вки больной опустились, дыханіе сдлалось глубокимъ, и она погрузилась въ дремоту.

Со времени сильнаго развитія болзви, у нея появилась особаго реда сонливость, похожая на одурніе, и посл короткаго промежутка вялаго бодрствованія она впадала въ состояніе длительнаго, тупого забытья.

Абрамъ искоса посмотрлъ на жену. И замтивъ, что она спитъ, отодвинулъ отъ себя тарелку съ недоденнымъ куринымъ горломъ и подперъ голову кулакомъ. лъ онъ и пилъ, повидимому, только для того, чтобы доставить удовольствіе больной, чтобы не вызвать въ ней подозрній… Ему же самому было не до ды.

2.

— Розочка, — тихо позвалъ онъ посл продолжительнаго молчанія. — Розочка… дай мн что-нибудь почитать… исторію дай…

Онъ былъ большой охотникъ до чтенія. Всего больше любилъ онъ газеты и нелегальные листки. Но когда газетъ не было, читалъ что попадалось, читалъ и перечитывалъ учебники дочери, географію, исторію, — и даже задачникъ Минина и Арбузова онъ просматривалъ много разъ…

Розочка, худенькая, блокурая двочка вошла въ комнату. И все здсь точно озарилось вдругъ тихимъ, матовымъ свтомъ. И въ нжномъ мерцаніи его, какъ сгустокъ тумана, мягко проступало узкое, блдное личико, и на немъ странно темнли огромные, синіе глаза.

Безъ улыбки смотрли глаза, и безъ хмурости, и не было въ нихъ и печали. Они были широко раскрыты, глядли куда-то впередъ, далеко куда-то, — сквозь стны, сквозь тьму, за стнами скопленную, — и то, что видли они тамъ, полно было тайны, тайны могильнаго холода…

— Дочечка… почитать… что-нибудь почитать…

Но на книжку, которую двочка молча положила передъ отцомъ, Абрамъ и не взглянулъ. Книжка не была ему нужна. Ему нужно было увидть свою двочку, ея маленькую, худую фигурку… И еще ему нужно было эту маленькую фигурку привлечь къ себ, на грудь, приложиться заросшей щекой къ лицу ея, къ блому гребешочку на ея голов, и бурнымъ, клокочущимъ шопотомъ разсказать про свое горе, про свой страхъ, про свои муки, и просить утшенія. Утшенія просить, и утшенія дать, — ей его дать, бдной, загнанной, тми же страхами томящейся, тою же мукою замученной, скорбной, мятущейся двочк…

Но сдлать это онъ не посмлъ.

Онъ смотрлъ нкоторое время въ раскрытую дверь, гд виднлась длинная, блокурая коса и блый дугообразный гребешочекъ… Потомъ онъ погасилъ свчу и легъ.

Онъ провелъ одну изъ тхъ безконечныхъ, кровавыми призраками населенныхъ ночей, которыхъ такъ много было потомъ въ его жизни…

Онъ ложился, лицомъ къ стн,- такъ близко къ ней, что его начиналъ душить кислый запахъ отсырвщей извести. Потомъ онъ поворачивался и устремлялъ глаза въ черную пустоту комнаты. Онъ вздрагивалъ, быстро вскакивалъ, садился, трепетно прислушивался… И временами, охваченный нестерпимымъ ужасомъ, начиналъ шептать торопливую молитву.

III

1.

Утромъ, вначал десятаго, Абрамъ вышелъ изъ дому и направился на базаръ, къ башмачному ряду. Здсь, у самаго начала ряда, противъ длиннаго, крытаго соломой амбара съ надписью синькой по желтому «Продажа къ Римски соль», стоялъ большой срый рундукъ. Абрамъ приблизился къ нему и внимательно сталъ его оглядывать. И онъ не просто оглядывалъ, а какъ бы изучалъ рундукъ: ощупывалъ, толкалъ, постукивалъ рукой по крышк, отходилъ въ сторону и смотрлъ на срую махину издали… Онъ точно допытывалъ ее, упрямо молчаливую, и о чемъ-то тоскливо просилъ…

— А, здравствуйте, господинъ Абрамъ, — раздался вдругъ ласковый, любезный голосъ.