Кровавый разлив

Эту свою торговую дятельность Абрамъ очень не любилъ. У него совсмъ не было тхъ универсальныхъ познаній въ товаровдніи, которыя необходимы каждому уважающему себя старьевщику… Въ сапогахъ онъ толкъ зналъ. Сапоги уму его говорили ясно и внятно. Окинетъ онъ сапогъ проницательнымъ окомъ, пальцемъ въ одно-другое мсто ткнетъ — и готово!.. Вс достоинства, вс изъяны товара опредлены точно и правильно, и правильно опредлена стоимость его. Ошибки не будетъ. А ружье съ отломаннымъ дуломъ, тетради нотъ, аппаратъ для выдлки сельтерской воды, или отъ треуголки футляръ… какъ тутъ во всемъ этомъ разберешься?

И стоитъ, бывало, негоціантъ Абрамъ, розовый, атласный корсетъ въ глубокомъ раздумь туда-сюда вертитъ, и никакъ не можетъ ршить: грошъ этому инструменту цна, или же, напротивъ того, и цлый полтинникъ за него отдавши, все еще гривенникъ барыша на товар наживешь.

— Прямо несчастье, — кряхтлъ онъ, запутавшись въ какой-нибудь предательской сдлк: — я знаю!.. Тутъ надо имть голову министра.

И ждалъ онъ, ждалъ съ нетерпніемъ и тоской, осенней слякоти и холодовъ, ждалъ свтлой поры, когда бганію босикомъ настанетъ конецъ, когда подъ оголенной, намокшей акаціей у ветхой синагоги снова можно будетъ установить врную табуретку верстачекъ, и когда изъ многочисленныхъ, кривыхъ, вросшихъ въ землю домишекъ опять станутъ приносить въ нему изувченные сапоги и разваливающіяся на части калоши…

Такъ жилъ Абрамъ.

Такъ прожилъ онъ здсь два десятка лтъ. Но съ недавняго времени въ существованіи его произошла крупная перемна. Онъ превратился въ собствевника, въ торговца, — въ настоящаго торговца, и сдлался владльцемъ большого и почтеннаго рундука, который биткомъ набитъ былъ великолпнымъ товаромъ.

Вотъ какъ это произошло.

2.

Въ городъ, для постояннаго жительства, вернулся только что окончившій университетъ Пасхаловъ.

Много лтъ назадъ, въ прогимназіи, онъ учился вмст съ сыномъ Абрама, рыженькимъ, веснусчатымъ, зеленолицымъ Мосейкой, и дружба у обоихъ мальчишекъ была удивительная. Въ класс они всегда сидли рядышкомъ, на перемнахъ не разлучались, вмст и завтракали, и играли, а посл уроковъ каждый день бгали другъ къ другу въ гости, — хоть и жили на развыхъ и очень отдаленныхъ концахъ города: Пасхаловъ — въ лучшемъ квартал, «на гор», въ большомъ и красивомъ, утопавшемъ среди огромнаго сада, церковномъ дом, Мосейка — на бдной окраин, въ жалкой хибарк, подл широкаго, никогда не просыхавшаго, смраднаго и гнилого болота.

Мосейка былъ мальчикъ старательный, исполнительный, работящій, — хоть работы онъ и не любилъ, — и при весьма посредственныхъ способностяхъ, шелъ всегда первымъ. Пасхаловъ же весь пылъ и вс силы своей одиннадцатилтней души отдавалъ такимъ дламъ, какъ плаваніе, пускакіе змевъ, ловля раковъ и т. д. Въ чахломъ, полуживомъ и всегда необычайно серьезномъ друг своемъ онъ, какъ могъ, старался вызвать интересъ къ своимъ предпріятіямъ.

… - Мосейка, на, возьми мои коньки!.. Мн дядя Анатолій другіе купитъ, настоящій полугалифаксъ!.. Только, говоритъ, чтобы въ четверти не больше одной двойки было. Бери!..

… - Скорй, Мосейка, побжимъ! — требуетъ онъ въ другой разъ. — Я на рчк, въ камышахъ, жабьи яйца нашелъ… здоровячіи!.. въ крапушкахъ… Побжимъ!..

— Жабы яицъ не кладутъ, — спокойно, дловито и не торопясь замчаетъ Мосейка.

— Кладутъ, ей-Богу кладутъ!.. Вотъ увидишь самъ!..

Шустрый Пасхаловъ весь горитъ отъ нетерпнія, онъ вырываетъ изъ рукъ Мосейки книжки, нахлобучиваетъ ему на голову фуражку… Но — серьезный человкъ, — Мосейка фуражку снимаетъ и медлительнымъ тономъ говоритъ, что у него «полторы задачи» еще не переписаны.

И только когда вс уроки сдланы, тщательно аккуратно, пойдетъ Мосейка съ товарищемъ за «здоровячими» жабьими яйцами, и по другимъ подобнымъ дламъ.

Эта дружба, — «дружба лапсердака съ паникадиломъ», — служила предметомъ постояпнихъ шутокъ не только для товарищей-гимназистовъ, но и для самого Николая Ивановича, инспектора. Николай Ивановичъ, въ сатирическихъ упражненіяхъ на счетъ чахлаго Мосейки, силу проявлялъ чисто щедринскую. Передъ такой силой наленькій Пасхаловъ, скрпя сердце пассовалъ, но съ гимназистами, какъ бы велико ихъ юмористическое дарованіе ни было, кулакъ его справлялся довольно успшно.

Мосейка, когда былъ въ четвертомъ класс, заболлъ злокачественной лихорадкой и умеръ. Смерть эта, «несправедливая смерть», произвела на Пасхалова огромное впечатлніе. Она разбудила въ немъ мысль и встревожила сердце.

… Тихо колыхались черныя носилки съ маленькимъ тломъ, скорбно молился за упокой души сденькій канторъ съ блднымъ лицомъ, дождь моросилъ, и смоченные имъ, убитые и жалкіе, шли Абрамъ и Хана.

И причитанія ихъ бились такъ горестно, такъ страшно, и такъ безумно дрожали среди нихъ рыданія Пасхалова…

Нтъ Мосейки, нтъ Мосейки…