Кривая дорога

— Так это даже к лучшему! Мы вчера на расшалившегося лешего нарвались, так твоя супружница ему такую взбучку задала, что даже я лезть поостерёгся. Сам бы его уложил, конечно, но решил уж не вмешиваться.

— Лешего? — забеспокоился сероволосый. Жена ничего не рассказала… Данко насвистывал легкомысленную мелодию про пастушка-бездельника и никак не давал ему углубиться в печальные мысли и сделать неутешительные выводы.

— Его, родимого. Вконец нечисть ополоумела: ладно бы людей стращала, так на волков лезет! В общем, Агния, как услышала, велела с озорником того… побеседовать по душам.

— А ты уже и с Агнией переговорил? — насторожился Серый.

— А то. Как пришли вчера, так она меня к себе и подозвала, — грудь оборотня будто бы ненароком выпятилась. Знайте все: именно его хозяйка селения считает первым помощником, с ним беседы ведёт. — А одному идти того… бояз… эм… несолидно. Вот и решил Фроську твою зазвать.

— Не надо Фроську, — отрезал Серый. — Она, небось, притомилась. Пусть спит. Вдвоём управимся и Агнии доложим.

Данко осмотрел тощего оборотня недоверчиво: с тобой, что ли, в бой идти? Но всерьёз беспокоиться поленился и мотнул головой, дескать, сойдёшь.

— Ну а я ему ка-а-ак дам кулаком промеж глаз, так и лёг с одного удара. Нечего бахвалиться перед нашими девками! — Данко замахнулся на ближайшую молоденькую ёлочку. Та, то ли в ужасе, то ли недоверчиво, покачала макушкой.

Серый слушал вполуха и всё больше поглядывал по сторонам: не шелохнётся ли трухлявый пенёк, не резанёт ли из дупла внимательнм взглядом — леший везде припрячется; чаща ему — дом родной. Как ни старались волки взять след, как ни принюхивались, не могли выследить хитреца. Да и как сыщешь, когда Дедко и есть самый лес. Разве следить, где ароматнее травы да гуще мох.

— Ну так я и говорю тем купцам… Слушаешь? Нет? Ну вот, говорю им, мол, торговать приехали, так и торгуйте. А речи сладкие пущай для городских баб поберегут. Здесь мы уж сами как-нибудь управимся. Так слыхал, что? Эй, я у тебя спрашиваю?

Оборотень отвлёкся от подозрительного кривого выворотня, сообразив, что обращаются к нему:

— Что?

— А вот что, — продолжил довольный привлечённым вниманием молодец, — хватило у них наглости и на будущий год пообещать приехать. Это вот совсем скоро уже получается. Ну не бесстыдство, скажи?

— Бесстыдство, ага, — Серый сошёл с тропинки, чтобы заглянуть под корягу.

Данко пнул посмевший встать на его пути мухомор, стараясь угодить точно в арку сплетённых, словно обнимающихся, ветвей орешника. Промазал, споткнулся и чуть не угодил в заброшенную лисью нору.

— А вот ты на ветке подтянешься? — подпрыгнул и мазнул пальцами ствол.

Серый смерил взглядом хилый отросток:

— На этой, пожалуй что, нет.

— Пф! — презрительно выдохнул приятель, — да я четырежды по два десятка — влёгкую! Побьёмся об заклад?

И, не дожидаясь ответа, неловко запрыгал под ёлкой, стараясь цапнуть высокую ветку:

— Подсади!

— Уверен? — осторожно поинтересовался собеседник.

— Да что я, слабак, что ли? Роста только малость не хватает…

Сероволосый равнодушно пожал плечами: хочешь — лезь, и подсадил.

Хрусь!

Паренёк обиженно отплёвывал мусор, протирал глаза от мелких иголочек и грозил кулаком ни в чём не виноватой и уж точно не предназначенной для подтягиваний ёлочке.

— Может, лучше на берёзе? — Серый протянул спорщику руку, указывая на крепкую стройную соседку оскорбившего его дерева.

— Другое дело!

Оборотень подошёл осторожно, пару раз надавив крепким плечом на ствол — не переломится. На цыпочках дотянулся сам и пошёл считать.

— Раз, два, три, четыре…

— Мама! Смотри, что я принёс! — волчонок с гордостью протянул букет помятых пахнущих ветром полевых цветов — великая редкость в большом городе.

Сероволосому щенку стало семь. Он пытался быть лучшим во всём: быстрее бежать, крепче бить, ловчее карабкаться. Получалось плохо.

— Оставь на столе, — женщина не отрывала взгляда от своего отражения в зеркале, правила и так идеальные косы. Впереди важная встреча, куда тут отвлекаться?

— Мама, держи! — упрямо повторил мальчик.

— Ратувог, иди поиграй с мальчишками. Может, станешь, наконец, походить на отца, а не тратить время на девичьи забавы.

— Пятнадцать, — с трудом выдохнул Данко.

— Двадцать, — сжалился Серый.

Оборотень проморгал залитые потом глаза, подумал, стоит ли быть честным.

— Двадцать, так двадцать, — рухнул под дерево, разминая побелевшие пальцы.