Кривая дорога

— Она самая лучшая, ты не думай, — с жаром уверял Данко. — Агния заботится о нас. Она каждому мать родная. И тебе станет, ты только слушайся её.

— У меня уже есть мать, — сквозь зубы процедил Серый, — другой мне не нужно.

Юный оборотень озабоченно скакал вокруг. Ему всё казалось, что Серый недоволен: не дал выполнить задание, позволил лешему сбежать. Как теперь хозяйке докладываться? Разве только сказать, что нашли, где днём старик хоронится, а дело закончить потом сходить одному. Или со Фроськой. Та, небось, болтать со стариком не станет. Сразу нож по самую рукоять воткнёт: вон как рычала, когда тот её за главную не признал.

— Она меня совсем ребёнком взяла. По деревням побирался, чудеса показывал, — смущённо признался хвастун.

— Обращался на потеху толпе, что ли? — презрительно поинтересовался Серый. Больше для поддержания разговора, чем из искреннего любопытства.

— Да нет, — засмеялся юнец, — горошину под три черепка клал, а народ угадывал, где лежит.

— И часто угадывали?

— Куда им! Горошина-то сразу у меня в ладони оказывалась, а под всеми тремя черепками пусто.

— Врал, значит.

— Ну почему сразу врал? Зарабатывал на хлеб, как мог.

— Так что ж перестал?

Данко смутился, привычно прикрыл от взгляда правую руку:

— Не каждый же в деревне дурачок необразованный. Многие уже грамоте обучены, читать-писать могут. А иные просто глазастые.

— И сильные, наверное, тоже попадаются, — понимающе кивнул мужчина. — Такие, что даже руку сломать могут.

— Случалось…

Помолчали.

— Кабы не Агния, сдох бы в той яме, — тихо проговорил Данко. Серый не ответил.

— Мама! Дяде плохо! Нужно помочь! — мальчишка навострился бежать к отплёвывающему кровь мужику. Улица кишела людьми, но все шли мимо, словно не замечая сползающего по стенке грязного избитого. Мать цепко схватила Ратувога за руку и потащила сквозь толпу, не оглядываясь.

— Нас не касается то, что происходит днём. Когда-нибудь мы станем достаточно сильны, чтобы такого не случалось. Но не сейчас. Сейчас наше время ночь.

— Мама!

— Когда-нибудь, Ратувог. Я обещаю. Но не сейчас.

Выходя из леса, Серый долго шарил по карманам. Нащупал кусок хлеба, когда-то бывший мягким и воздушным, но уже давно окончательно зачерствевший, и оставил его на опушке.

Леший знатно пошутил. Уверенные, что вышли из дому только что, мужчины блуждали по лесу до самого вечера. Даже привычные к долгим переходам ноги нестерпимо болели, отказываясь гнуться, животы требовали чего-то более существенного, чем пара подсохших земляничин.

И, конечно, прорваться к хозяйке волчьего селения так и не удалось. Дважды постучали. Данко ушёл первым, заявив, что, когда понадобится, Агния пришлёт за ним: как-никак, любимец. Под дверью стоять не обязан. Серый любимцем себя не считал и подождал ещё немного. Потом ещё. И ещё чуть-чуть, пока медведеподобный охранник, отлучившийся перехватить чего-нибудь вкусного на ужин и испуганно озирающийся, возвращаясь на пост, не выпроводил просителя.

Ничего. Вот завтра он поговорит с матерью. Завтра — обязательно. Потому что что-то странное творится в посёлке, где все боготворят волчицу и готовы убивать по одному её намёку.

— Ты спишь? — осторожно спросила Фроська.

Он спал. Так крепко, как может только уходившийся за день мужчина.

— Угу.

— Ты крепко спишь?

— Угу.

— Тогда просыпайся…

Жена растолкала его, дыша уличным холодом и требуя вставать.

— Мы уходим.

Фроська не шутила. Торопливо закидывала вещи — свои и чужие — в сумку, озиралась, блестела глазами, в чём-то упрекала, требовала.

Серый усадил любимую рядом, прижал к себе, обеспокоенно спросил, преодолевая сон:

— Ладушка, что случилось? Кто тебя обидел?

Она не отвечала. Ругалась, отмахивалась, спрашивала странное. Серый с грустью смотрел на ещё тёплую подушку и думал, как хорошо было бы сейчас обвить супругу руками, обнять крепко-крепко, вдохнуть запах волос — такой успокаивающий и родной. Как жаркая дорога и терпкий ветер.

Она хотела сбежать. Столько лет мечтала о доме, и, наконец его обретя, снова рвалась в путь. Испугалась? Пожалеет ли, как только ступит за порог? Конечно. Как и всегда.

Ну уж нет. Не сейчас и не так. Это место странное, пугающее и непонятное. Но здесь его мать. Его семья и его дом. Он не станет выбирать и не позволит сделать ещё один неправильный выбор жене. Он никуда её не отпустит.

— А ты уверен, что у тебя всё ещё есть жена? — тихо спросила женщина, которую он любит больше жизни.

Горло перехватило обидой и болью. Схватить бы… Сжать до боли, до крика в объятиях: есть! Есть жена! Ни шагу она без его не сделает! Сожрёт её, вожмёт в самую грудь, запрёт в сердце, чтоб не выбралась!