Крепость во тьме

Поле боя окутала темнота. Какое-то время упорные роялисты продолжали мародерствовать при свете факелов, но в конце концов даже самые алчные отправились спать. Постепенно наступила тишина. Эль-Мюрид ждал. Боль не давала ему потерять сознание. Убедившись, что ничем себя не выдаст, он пополз прочь.

Он не преодолел и десяти ярдов, когда наткнулся на своего врача:

– О Эсмат, как же так? Я думал, ты один из бессмертных, а ты меня покинул. Мой старый друг, мой последний друг… стал поживой для воронов. До чего же жестоко. Все, что мне остается, – возвести стелу в твою честь.

Чуть ниже по склону возникло движение. Эль-Мюрид замер и долго не двигался с места. Каким-то образом грабители не заметили сумку Эсмата, он забрал ее с собой и пополз дальше. Поняв, что ему уже ничто не угрожает, он схватился за дерево и поднялся на ноги, а затем заковылял на восток в свете луны, время от времени набираясь сил от снадобий из сумки Эсмата.

Ближе к рассвету ему встретилась лошадь без всадника. Поймав и успокоив животное, он забрался в седло и двинулся дальше на восток.

После двух недель мучений он прибыл в Сахель, где упал в объятия преданных сторонников. Те окружили его заботой, а потом перевезли в Аль-Ремиш, где он уединился в Святейших храмах Мразкима.

Все его прежние амбиции умерли – окончательно и бесповоротно.

Солдат-роялист, укравший амулет Ученика, продал его ювелиру в Либианнине после того, как оттуда ушли избранные. Ювелир, в свою очередь, продал его знатной женщине, возвращавшейся на юг, в семейные владения в окрестностях Симбаллавейна. Пробыв у нее два месяца, амулет внезапно ожил, ругаясь на чужеземном языке. Уверенная, что это жуткая колдовская игрушка, которую всучил ей нечестный ремесленник, она в страхе велела слугам швырнуть амулет в глубокий колодец, а потом засыпать его землей и засадить цветами.

Так амулет Эль-Мюрида исчез с лица земли, озадачив историков, правоверных, а в первую очередь того, кто подарил его Ученику.

Движение Эль-Мюрида лишилось какой бы то ни было магии – в буквальном смысле этого слова.

24 Откровение

Толстяк никогда еще не был столь осмотрителен. Он путешествовал по негостеприимному краю, кишевшему пиратствующими дезертирами как из итаскийского войска, так и из воинства света, которые охотились на всех подряд. Местные жители опасались любого чужака, боясь, что он может оказаться разведчиком одной из банд.

Хаос царил повсюду к северу от Скарлотти, до самой Серебряной Ленты. Толстяк сумел его пережить, неделю за неделей избегая возможных несчастий и пробираясь в сторону Портсмута, где еще ждали приказа Ученика остатки войска эль-Надима.

– Дурень я набитый, – обругал он себя на развилке в сорока милях от цели. – Надо было двигаться как можно дальше на восток, туда, где здравый смысл – скорее правило, нежели исключение, и где у человека с опытом и гением есть хоть какая-то возможность преуспеть.

В этом безумном краю его таланты пропадали впустую – местный народ был дьявольски подозрителен и чересчур беден. Передвижения войск уничтожили десятки тысяч крестьянских хозяйств. Все, что еще оставалось, забрали грабители. Местным жителям приходилось начинать все заново, без конца сражаясь за жизнь.

Он терял в весе – чудовищный голод пожирал его изнутри. И у него не было при себе реквизита, с которым он мог бы заняться прежней профессией, даже если сумел бы привлечь внимание потенциальных клиентов. А чтобы обзавестись новым инвентарем, не было ни времени, ни денег.

Толстяк постоянно задавал себе вопрос, что он делает в этой безумной стране, но все равно шел дальше. Нужно было добраться до восточного войска и узнать о судьбе Саджака. Насмешника не оставляли мысли, что тот ковыляет по его следу, полный решимости убить. Навязчивая идея гнала его вперед безжалостнее, чем любой бич рабовладельца.

Впервые в жизни он занялся самоанализом, пытаясь понять, почему все это для него столь важно, и углубляясь в самые потаенные закоулки своей души. Он не мог поверить, что в душе его сидит самое отвратительное чудовище – переплетение любви и ненависти к старику. Ему хотелось вообще ничего не чувствовать к Саджаку и просто раздавить эту тварь, словно вошь, каковой тот и являлся, – если был еще жив.

Насмешник предпочел бы, чтобы его заботила лишь собственная судьба.

Но заботила его судьба не только Саджака, но и друзей, которых он приобрел за время военных приключений. Ему нравились и Гарун, и Браги, которые хорошо к нему относились и с пониманием воспринимали его постоянные дурачества.

Часто он просыпался по ночам от страха – не обычного страха перед чужой страной или врагами, но перед тем, что у него нет больше цели и друзей и он остался совсем один. Страх этот ему не нравился – он не вписывался в его собственный образ человека, сражающегося со всей вселенной и раз за разом побеждающего благодаря остроте ума. Ему не хотелось ни от кого зависеть, особенно эмоционально.