Крах диссидентки

— Клади ее! Клади! — командовал Степан Дмитриевич. — Садись, Арсений, в машину! И сначала дергай вперед-назад, а я лопатой солому под колеса подбивать буду. Ага, вот так! Так! Ну а теперь вперед! Только сильно не газуй, а то колесо прогребет солому и зароется. Лина, берись! Арсений, давай! Пошла, пошла! — радостно закричал Степан Дмитриевич и побежал за машиной, не замечая, что на него из-под колес летит грязь. Только когда машина выбралась из глубокой колей, остановился, перевел дыхание, воскликнул: — Будь ты неладна! — и вытер грязным рукавом пиджака лицо. — Лина, где ты?

— Тут я, — послышался из темноты ее голос.

— Маленькую взяла?

— Взяла.

— А почему она затихла? — забеспокоился Степан Дмитриевич. — Жива?

— Кажется, заснула.

— Ну, пошли. Арсений уже на дороге стоит. Теперь доедем.

— Мне так неудобно перед ним, — тихонько проговорила Лина. — Столько хлопот. Полные ботинки грязи набрал.

— Ботинки, Лина, не совесть: их можно вымыть, — успокоил Степан Дмитриевич. — Дай нам боже ребенка спасти…

3

Начало уже светлеть, а из больницы не выходили ни Лина, ни Степан Дмитриевич сказать Арсению, что делать дальше. Он дремал в машине, веки слипались — хотелось спать, думал: так уж, видно, устроена жизнь: когда своего горя много, то и чужое еще наваливается. Жалко и Лину, и ту маленькую, черненькую, как цыганочка, девочку, и того мужа, что так рано умер, не пожив с такой красивой женщиной, не нарадовавшись, не натешившись дочкой. Не закрывая глаз, мысленно видел: на берегу Псла, возле круглого тазика с белой мыльной пеной, сидит Лина, а возле нее выполаскивает платочек в воде черненькая девчушка. Позже он видел и Лину, и Тому, но почему-то именно эта сцена запечатлелась в памяти так четко, точно картина, увиденная в музее. Задремал, склонившись на руль, и вдруг услышал:

— Арсений, прости…

Поднял голову: возле машины, нервно попыхивая цигаркой, стоял Степан Дмитриевич. Арсений догадался: плохо дело. Спросил, встряхнув головой, стараясь отогнать сон:

— Ну что там?

— Резать будут! — недовольно ответил Степан Дмитриевич, словно можно было и не оперировать, а врачи не послушались его. — Уже повезли! — Степан Дмитриевич махнул рукой, показывая, куда повезли. — А она, вишь, глупенькая, и спрашивает: «Я, мама, умру?» Вот так. А говорят, что того…

Какой смысл вкладывал в слово «того» Степан Дмитриевич, Арсений не понял. Старик не смог продолжать, только рукой махнул. На каком же волоске держится человеческая жизнь и как люди умеют об этом забывать, пока волосок не натягивается как струна, что вот-вот порвется. Степан Дмитриевич дал Арсению сигарету, хотя тот не просил ее, растроганно проговорил:

— Не знаю, как и благодарить тебя. Врач сказал, что вовремя привезли. А ждали бы до утра, то, может, было бы поздно. А что делала бы Лина, если бы ребенок умер?.. Так ей, бедной, не везет. Я уже говорил бабе: дали мы дочке косу, черные брови и карие очи, да не дали счастливой доли. Ну, ты возвращайся домой, а я подожду конца операции, а то как же оставить дочку одну? Может, надо будет помочь, оно ведь, знаешь, коли того, то знаешь, коли и не того… — Степан Дмитриевич запутался в своем любимом «того», в которое он вкладывал одному ему известный смысл.

— А куда мне спешить? — возразил Арсений. — Подожду и я! Вон, вижу, колодец во дворе! Давайте достанем воды, умоемся.

— Да, умыться надо, — охотно согласился Степан Дмитриевич, обрадовавшись, что Арсений будет ждать вместе с ним. — А то мне в больнице сказали, что я черный, как негр. А полотенце и мыло у тебя есть?

— Всегда вожу с собою! — Арсений вынул из-под сиденья целлофановый мешочек, в котором были полотенце, мыло, зубная щетка, паста. — Вот, пожалуйста! Все что надо!

Умылись, поливая друг другу из ведра холодной колодезной водой, и Арсений почувствовал себя бодрее. Сели на лавочку во дворе больницы. Больница стояла на восточной околице села, и Арсений видел, как за выкошенной степью, желтая щетина стерни которой протянулась до горизонта, краснело, наливаясь золотистым светом, небо. Вот-вот выплывет из бездны мироздания на своих лучах-парусах солнце. За ночь оно уже прошло над Америкой — Вита, должно быть, видела его — и вернулось на его родную Полтавщину. А вот и оно…

— Вон уже и солнце всходит, а Лины нет! — обеспокоенно произнес Степан Дмитриевич. — Пойду спрошу, что там.

— Я буду в машине, — сказал Арсений.

Но Степан Дмитриевич не дошел и до середины двора, как на крыльце появилась Лина. Увидев дочь, убитую горем, Степан Дмитриевич остановился. Арсений поднялся с лавки. Какой-то миг все молчали, а потом Лина прислонилась к стене и, закрыв рот мокрым от слез носовым платочком, заплакала, вздрагивая всем телом. Степан Дмитриевич не подошел, а подбежал к ней, схватил за плечи, повернул к себе, встряхнул, сердито спросив:

— Что? Говори, что?

— Уже перевезли… в палату… — вытерла Лина слезы, сдерживая душившие ее рыдания.