Крах диссидентки

— Уехала все-таки твоя дама туда, — заговорил Михаил, когда все, поужинав, разошлись и они вдвоем остались сидеть за столом под орехом.

— Уехала, — коротко подтвердил Арсений.

— Ну сатана! — удивленно повертел головой Михаил. — И не побоялась, скажи ты! Да мою даму ночью отвези в Полтаву, утром домой прибежит! Даром что семьдесят километров. А твоя в Америку махнула! Ну сатана! И надолго?

— Наверное, навсегда, — сказал Арсений, не желая все же говорить Михаилу, что они с Витой развелись.

— Да оно-то так! Туда как в тюрьму: попасть легко, да нелегко выбраться! И что же она — пишет?

— Пока что молчит.

— Ну ничего! Как припечет, так напишет! Там, говорят, жизнь такая, что не того… Не балуйся! Там не уговаривают, как мы тут в колхозе: выйди, пожалуйста, на работу! Там за работой бегают, как волки за зайцами.

— Ну как урожай? — перевел разговор на другое Арсений.

— Средний. Да мы рады, а то боялись, что все сгорит. Ты же видел, что делалось. Где тебя тогда дождь догнал?

— Успел выскочить на асфальт. Ну а как рыба?

— Как началось жниво, так, поверишь, и удочек в руки не брал. А вчера Деркача видел — того, что без ноги, ты его знаешь! — так говорит, на сковороду наловил. А у него две мерки: либо ничего, либо — на сковороду! Лодку я перегнал в другое место. Сейчас стоит возле водокачки, я там на проводку важнецких подустов хлестал! Спущусь туда, немного ниже островка, привяжусь к лозине — и ловись, рыбка! Я завтра рано уйду в степь, ты, наверно, еще спать будешь, так ключ от лодки там же, под поветью. Ну что: пошли отдыхать, а то ты с дороги, вижу, уже дремлешь. Лидка, где ты там? Стели Арсению! — крикнул Михаил.

— А ему уже постелено! — послышался из летней кухни Лидин голос.

Постлала она ему на веранде, где всегда спал Михаил. А Михаил пошел в поветь, на сеновал. Арсений за день так измотался, что, едва лег, сразу заснул. Приснилось, что его будят, а он никак не может проснуться. Открыл глаза, увидел: кто-то и правда стоит возле его постели и трясет за плечо, приговаривая:

— Арсений… Арсений…

— Кто? Что? — опершись на локти, спросил Арсений, все еще не понимая: где сон, а где действительность.

— Это я, Михаил! — приглушенным голосом сказал брат.

— Слышу, слышу, — сонно отозвался Арсений.

— Тут такая оказия… — продолжал шепотом Михаил. — Ты слышишь меня?

— Слышу, слышу, — все еще сонно бормотал Арсений.

— Прибежал Степан Дмитриевич, просит отвезти Линину дочку в больницу… Приступ аппендицита, а никакого транспорта.

— А где он?

— Да во дворе стоит! Говорит, любые деньги заплачу, ребенок умирает.

— Включи свет! — Арсений сбросил с себя одеяло.

Ночь была такая темная, что он, выйдя из освещенной веранды во двор, разглядел только огонек чьей-то цигарки, он то вспыхивал, то угасал. Остановился на пороге, пока глаза привыкли к темноте, увидел: огонек цигарки приблизился к нему. Услышал в темноте голос:

— Арсений, прости… Ну такое случилось… Проснулись ночью, а она: ой-ой-ой… Что такое? Животик, говорит, болит. Мы ей и то, мы и сё — нет, стонет, бедная, хватается ручонками за животик: ой, болит, ой, мамуся, болит… Бабы плачут. Я побежал за фельдшером. Тот говорит, упал с велосипеда, несите, мол, ребенка сюда. Я понес. Бабы трусцой за мною. Пощупал фельдшер, пощупал, зевая, да и говорит: плохо дело. Похоже, мол, на аппендицит. Надо немедленно везти в больницу. Вот вам направление. Ну взял я эту бумажку, а сам думаю: «Да где же машину найти среди ночи?» Несу несчастного ребенка домой, бабы за мной, слышу, носами шмыгают. Вот публика: думают, если поплачут, то все само собой сделается. Побежал я к председателю. Нет его, уехал на своем «бобике» в Кринки к родителям, да и заночевал там. Я в гараж. Все машины возят хлеб на элеватор прямо от комбайнов, потому что косят и ночью. Я на тракторную. Бери, говорит бригадир, трактор. А меня как-то возили на прицепе в больницу, так думал, что и душу вытрясут. Баба видела, что ты приехал, говорит, пойди — может, не откажет. Ты уж прости, что я…

— Идемте! — коротко сказал Арсений. — Только как мы ночью проберемся через объезды. Я днем еле-еле их осилил.

— Да уж как-нибудь… — бросив цигарку и затоптав ее ногою, неуверенно произнес Степан Дмитриевич. — Самый плохой объезд в той балке, где кончаются наши поля. Надо взять лопату и фонарь.

Подъехали ко двору Степана Дмитриевича, и он побежал в дом. Арсений, не выключая фар, чтобы было светлее, вышел из машины, не зная что делать: подождать здесь или идти в дом. Но вот послышался взволнованный говор, слабенький детский стон, и увидел: Лина несет, прижав к груди, завернутую в простыню девочку, перевязанную чем-то черным. A-а, да это же ее коса. Арсений открыл задние дверцы, помог Лине, придерживая ее за плечи, сесть в машину, так как руки ее были заняты. Когда Лина села — она даже не поздоровалась с Арсением, все время успокаивая девочку, — он закрыл дверцы, пригласил:

— А вы, Степан Дмитриевич, садитесь впереди! Сильнее, сильнее стукните дверцей, а то она не закрылась. Вот так! Ну, поехали!

— Ты ж мое золотенькое… — запричитала Линина мать, оставшаяся во дворе.