Это целое искусство. Он наблюдал за предводителями крестьянских бунтов и монахами-коммунарами, разрушителями станков и чартистами[32] и учился их методам. Восстание не всегда к месту. Хотя Вати сохранил к нему тепло, он оставался прагматиком и знал, когда момент требовал реформ.
Вати организовал големов, гомункулов, роботических созданий, которых алхимики претворили в жизнь и превратили в рабов. Мандрагору, что рождалась и сплачивалась под виселицей и что считалась не более чем расходным сорняком. Фантомных рикш с таинственными и жалкими часами работы и платой. Этих искусственных существ считали говорящими инструментами, а их разум – раздражающим следствием магического шума, причем считали маленькие смертные демиурги, кто мнил власть естественным побочным эффектом знания или сотворения.
Вати проповедовал среди попранных фамильяров. Старое
На последнем издыхании века пришел новый тред-юнионизм, захватил и изменил Лондон – и вдохновил Вати на его незримой стороне города. В куклах и фигурных кружках он учился и сотрудничал с Тиллетом, Манном и мисс Элеонорой Маркс[34]. С жаром, нашедшим сильный отклик в странных частях города, в его скрытых слоях, Вати объявил об учреждении ПВП – Профсоюза волшебных помощников.
26
– Короче, Вати на тебя обиделся.
– У них забастовка, – сказал Дейн. – Полное прекращение работы фишек. Вот почему они пикетируют места с плохими условиями.
– И в ББ условия плохие?
Дейн кивнул.
– Ты просто не поверишь.
– Что случилось?
– Начиналось с малого, – сказал Дейн. – Как всегда и бывает. Что-то там из-за часов работы, которые назначил какой-то волхв для своих воронов. Сперва не кажется, что из этого что-то получится, но потом он упирается рогом, так что роботы из профсоюза на тарном заводе устраивают забастовку солидарности – несколько лет назад они обрели разум с помощью волшебной смазки, – и вот не успеешь глазом моргнуть… – Он ударил по приборной доске. – Весь город на улицах. Первая крупная заваруха со времен Тэтчер. А что может еще больше напрячь фишечников? Весь ПВП, как один, бросает работу, всё жестко. И тут у меня крайний случай. Я знал, что за тобой наблюдают. Я
– Белкой?
– Фамильяром, – Дейн поморщился. – Вот тебе и штрейкбрехерство. И это дошло до Вати. Я не виню, что он бесится. Если уж не можешь верить друзьям – сам понимаешь. И без того в ходу подлые приемы. Люди пострадали. Кого-то убили. Журналиста, который об этом писал. Никто не знает точно, связано это или нет, но,
Билли посмотрел на него:
– Но это еще не все. – Он снял и опять надел очки.
– Нет, не все, – ответил Дейн. – Я не скэб. У меня просто не было времени… – Он опустил плечи. – Ну ладно. Это не все. Я боялся, что если пойду и попрошу разрешение, то профсоюз не даст «добро». Скажут, что это недостаточно серьезно. А мне это было нужно кровь из носу. Я не мог обойтись без чужих глаз, без того, кто умеет быстро перемещаться. И ты радуйся, что я это сделал и тебя не забрали в мастерскую Тату. А засада в том, что я
Вати переместился в Элдрич короткими скачками, от памятника к памятнику, от статуи к статуэтке – по моменту сознания в каждой. Достаточно, чтобы успеть выглянуть из каменных глаз всадника в парке; деревянных глаз Иисуса перед церковью; пластмассовых глаз выброшенного манекена; сориентироваться, прощупать пределы прыжка – несколько десятков метров, – быстро оценить каждую потенциальную фигуру в охвате, выбрать самую подходящую по разным критериям, перенести мыслительный центр в следующую рукотворную голову.
Он встретился с Дейном и Билли в кафе на задних улочках рядом с Холборном, где рядом со столиком многие годы поднимал пальцы в виде «О», обозначая вкусную еду, гипсовый манекен толстого повара, и потому там Вати мог статуироваться достаточно близко для разговора – если Дейн и Билли потерпят холод, ежась над кофе. Они нахохлились от температуры и возможности попасться на глаза. Дейн постоянно озирался.