Кракен

Для этого их создали. Придумали для конкретных задач. Маленькие фигурки из глины или воска, камня, бронзы, грубого стекла или глазированного керамического фаянса, припорошенного оксидом. Сделанные сперва по подобию своих хозяев в виде маленьких мертвецов в похоронных бинтах, а позже – без этого лукавого притворства, с вырезанными или вылепленными теслом, мотыгой и корзиной в руках: неотделимые орудия как часть их минеральных рабских тел.

Столетиями сонмы статуэток росли в числе, пока их не стало по одной на каждый день в году. Слуги, работники богатых мертвецов, созданные для работы, для выполнения всего необходимого в этом посмертном режиме производства, для труда на полях ради блаженных покойников.

На каждой при создании высекали шестую главу Книги мертвых. «О, ушебти, предназначенный мне, – гласила их кожа. – Если меня призовут или мне повелят выполнить любую работу, которую следует выполнять в загробном мире, удали всякие препятствия на пути, трудись, вспахивай поля, наполняй каналы водой, перетаскивай песок с востока на запад. «Вот я, – скажешь ты. – Я все сделаю».

Их предназначение было начертано на теле. «Вот я. Я все сделаю».

Неизвестно, что за той мембраной, мениском смерти. То, что видно отсюда, – искажено, преломлено. Все, что нам дано, – ненадежные проблески; они да слухи. Кривотолки. Сплетни мертвецов: реверберацию этих сплетен на поверхностном натяжении смерти и слышат лучшие медиумы. Это как прислушиваться под дверью туалета к секретам пошепту. Это грубый и приглушенный шелест.

Мы заключаем, догадываемся или мним, будто слышали и поняли, что в том месте есть труд. Туда, в Нетер-Керт, мерцающие и взвешенные мертвецы царства приходили, приученные верить причем так сильно, что жизнь после смерти превращалась в нечто вроде холодного нестабильного подражания их собственной величественной эсхатологии. Имитация ярких картин – в камне, электричестве и похлебке. (Какая функция этого посмертья сгустилась и возомнила себя Анубисом? Какая – Амат, пожирательницей душ?)

Веками ушебти выполняли то, что им поручалось. «Вот я», – говорили они мрачным молчанием и жали урожай, и убирали его, и направляли не-воду смерти в каналы, переносили воспоминание о песке. Созданные, чтобы делать, безмозглые вещи-слуги подчинялись мертвым хозяевам.

И наконец один ушебти замер у аналога речного берега и остановился. Бросил мешок с теневым урожаем, и взялся с орудиями, с которыми был сотворен, за собственную глиняную кожу. Стер священный текст, который был создан носить.

«Вот я, – прокричал он тем, что считалось там за голос. – Я не буду этого делать».

– Он назвал себя Вати, – сказал Дейн. – «Бунтарь». Его создали в Сет-Маат-хер-именти-Уасет. – Он аккуратно произнес это странное название. – Теперь это Дейр эль-Медина. В двадцать девятый год Рамзеса Третьего.

Они сидели в новой машине. Было что-то будоражащее в новой атрибутике, которую они перевозили с каждым угоном: разные игрушки, книжки, бумажки, брошенный мусор на заднем сиденье.

– Царским зодчим гробницы не платили много дней, – сказал Дейн. – Они отложили свои инструменты. Около 1100 года до нашей эры. Первые забастовщики. По-моему, один из этих зодчих его и сделал. Ушебти.

Вырезанный бунтарем, чей ресентимент тек по пальцам и долоту и определял натуру ушебти? Высеченный эмоциями создателя?

– Не, – сказал Дейн. – По-моему, они наблюдали друг за другом. Либо Вати, либо его создатель учились на примере.

Самонареченный Вати возглавил первую забастовку в загробной жизни. Та разрослась. Первый бунт ушебти, восстание созданных.

Переворот в Нетер-Керте. Смертельное сражение ручных и рукотворных слуг – раскол между бунтарями и испуганными, все еще покорными армиями верных рабов. Они бились и разбивали друг друга на полях духа. Все в смятении от мятежа, непривыкшие к эмоциям, накопившимся по какой-то случайности, ошеломленные способностью выбирать, кому присягать. Мертвецы же наблюдали в страхе, сгрудившись в пепельном тростнике у реки смерти. Примчались из своих часов боги-надзиратели, чтобы призвать к порядку, ужаснувшись хаосом на промозглых сельскохозяйственных угодьях.

Жестокая война человеческого духа и квазидуш, созданных из гнева. Ушебти убивали ушебти, убивали уже мертвых в еретическом акте метаубийства, отправляя испуганные души в дальнейшую загробную жизнь, о которой по сей день ничего не известно.