Королева Бедлама

Впрочем, пройдя полквартала на запад, он вдруг приметил на другой стороне улицы белый кирпичный домик с темно-зелеными наличниками, белым забором из штакетника и двумя раскидистыми дубами, которые отбрасывали на лужайку прохладную голубую тень. На белой калитке висела небольшая табличка: «А. Вандерброкен, врач».

Мэтью сбавил шаг. Секунду-другую он глядел на дом, обдумывая дальнейшие действия. На его только что подведенных часах было почти восемь тридцать. Последнее слушание по делу Джорджа Нокса начнется ровно в девять. Вроде бы судья говорил, что при необходимости умыкнет у кого-нибудь свободного секретаря, если Мэтью не сможет справляться со своими обязанностями, но нельзя же так подводить Пауэрса! Или он уже никого не подводит?.. Кажется, найти ему замену не составит труда. Тем более когда Пауэрс объявит о своем уходе, дел ему будут давать меньше. Однако Мэтью по-прежнему числится секретарем мирового судьи и должен работать, покуда бюро «Герральд» не начнет платить ему жалованье, а когда это произойдет — никто не знает. Да и вообще, по прошествии времени вся затея с работой в бюро стала казаться ему крайне сомнительной — эдакий блестящий леденец, который того и гляди растает на жарком солнце.

В данном случае, впрочем, ему не давало покоя собственное любопытство. Вот перед ним дом доктора Вандерброкена и в запасе есть несколько минут… Больше не раздумывая, Мэтью пересек улицу и подошел к белой калитке.

Пройдя по дорожке к дому, он уже схватился было за медный корабельный колокол у двери, когда вдруг услышал долетавшую откуда-то музыку. Играли на скрипке, мелодия была приятная, с печальными нотками, и притом играли не в доме, а за ним. На задний двор вела еще одна дорожка, тонувшая в тени раскидистого дуба, и Мэтью, недолго думая, ступил на нее.

Вскоре на пути оказалась вторая калитка, высотой ему по грудь, за которой раскинулся по-летнему пышный сад: всюду декоративные кусты и цветы багряных и фиолетовых оттенков. Музыкант время от времени коверкал ноты, но в целом вполне сносно играл на своем непростом инструменте. Мэтью слушал, как мелодия то взмывает в небо, то стихает, превращаясь почти в шепот. Когда музыка ненадолго сменилась пением птиц, Мэтью осторожно постучал в калитку:

— Простите, можно вас на минутку?

— Кто это? — раздался голос врача. Он явно был недоволен, что его оторвали от музицирования.

— Мэтью Корбетт, сэр. Можно с вами побеседовать?

— Вы больны?

— Нет, сэр. К счастью, нет.

— Тогда уходите. Я занят. — Снова раздалась скрипичная музыка — на сей раз врач заиграл бойко, словно желая блеснуть исполнительским мастерством.

— Очень приятная мелодия, сэр, — проблеял Мэтью. — Вам впору играть по вечерам в «Док-хаусе»!

Скрипка умолкла.

— Силы небесные! Вы еще не ушли?

— Я и не знал, что вы так превосходно играете.

Последовала тишина, затем скрипнул, освобождаясь, стул. Мэтью ждал. Из-за угла дома показался Артемис Вандерброкен: на нем была, кажется, та самая светло-голубая ночная сорочка, которую Мэтью заметил под его плащом в ночь убийства Деверика, а на ногах — кожаные домашние туфли. В руке он держал блестящую скрипку насыщенного цвета, словно бы выточенную из янтаря, при этом лицо у него было такое грозное, что кошка со страху запоет. В городе он славился не только своим талантом врачевателя, но и суровым нравом, не терпящим глупостей и — в данном случае — назойливости. Доктор Вандерброкен был подтянут, среднего роста, с прозрачным венчиком белых волос на почти лысой голове, острым носом и длинным подбородком, украшенным узенькой белой бородкой. Темные глаза его за круглыми стеклами очков будто светились красным, — вероятно, явление это объяснялось игрой солнечного света, отраженного скрипкой. Ему было семьдесят шесть лет, и лицо его испещряли морщины, однако держался он очень прямо и удивительно бодро для своего почтенного возраста. Впрочем, сейчас он просто хмуро глядел на Мэтью, будто хотел вышибить ему зубы.

— Вы, верно, ошиблись, мистер Корбетт, — сварливо проговорил он. — Не так уж вы здоровы: что-то с ушами — раз не слышите, что я занят.

Мэтью попытался выдавить улыбку, но она быстро померкла под дьявольским испепеляющим взором врача.

— Сэр, если бы слух меня подвел, едва ли я услышал бы чудесную музыку, которая меня сюда привела. Даже не знал, что вы так прекрасно…

— Прекратите нести вздор, — оборвал его Вандерброкен. — Говорите прямо, зачем явились?

М-да, задача не из простых, подумал Мэтью и, побоявшись, что доктор сейчас развернется и уйдет, решил не терять времени:

— Я был на Смит-стрит в ночь убийства Деверика.

— Да что вы? Полагаю, вы там были не одни.

— Верно, сэр, но я подошел как раз в тот миг, когда вы с преподобным Уэйдом осматривали тело. Кажется, вы констатировали смерть мистера Деверика.

— Ничего я не констатировал. Это работа Маккаггерса.

— Неофициально, разумеется, — продолжал Мэтью. — Вы ведь в курсе, что я работаю у мирового судьи Пауэрса?

— Да, и что с того?

— Видите ли, сэр… По долгу службы мне приходится иногда иметь дело с главным констеблем Лиллехорном, и он мне сказал…