Королева Бедлама

Грейтхаус уже шел к лестнице. У Мэтью не осталось сомнений, в каком направлении ему следует двигаться. Он нагнал Хадсона и вместе с ним спустился на улицу, под низкое молочно-белое небо. Неподалеку, у коновязи, стоял большой гнедой конь с белой звездой во лбу.

— Раздобудь себе лошадь, — велел Грейтхаус. — Только выбирай коня пободрее, а про ту клячу забудь: не пристало мужчине на дамских пони ездить. Раз с Брыкуном справился, то и с другим конем совладаешь. В конюшне скажи, что вернемся мы завтра. Ну, поторопись. Встречаемся здесь же. Ах да, и вот это прочти. — Он вручил Мэтью тот самый конверт. — Желательно сегодня.

— Хорошо.

Мэтью взял письмо и поспешил в конюшню мистера Вайнкупа. Там он сказал, что Сьюви брать сегодня не будет и хотел бы взглянуть на других лошадей. Ему предложили только двух: Вулкана и Данте. Первый имел обыкновение в остром приступе уязвленного самолюбия взбрыкивать и сбрасывать на землю неумелых наездников, а второй был непредсказуем и капризен: на воскресной прогулке он однажды цапнул главного прокурора Байнса за плечо. Мэтью остановил выбор на Данте, решив, что животное неспроста показало зубы. Даже если тому поспособствовало лишь аппетитное прокурорское телосложение, у них с конем явно есть что-то общее.

Пока мистер Вайнкуп седлал Данте, Мэтью открыл конверт с надписью «Сотрудникам бюро „Герральд“». Почерк показался ему явно мужским: буквы ровные, правильной формы, но слегка угловаты, женский почерк обычно более округл. Развернув бумагу, Мэтью прочел:

Уважаемый сэр или мадам,

пишу вам с приветствием и просьбою о помощи. Я — доктор Дэвид Рамсенделл, главный врач дома призрения душевнобольных колонии Нью-Джерси. Больница наша находится близ Уэстервика, в тридцати милях к юго-западу от Нью-Йорка по филадельфийской дороге. Ваше объявление в газете привлекло мое внимание в связи с делами одного моего пациента, — к сожалению, никаких подробностей в письме я сообщить не могу. Буду весьма признателен, если вы ответите на мое послание любым удобным для вас способом, и очень надеюсь на вашу помощь больнице и упомянутому пациенту. Какую бы плату вы ни попросили за свои услуги, целиком полагаюсь на ваш опыт, порядочность и благосклонность.

С огромным уважением и наилучшими пожеланиями,

ДЭВИД РАМСЕНДЕЛЛ

Тут как раз из конюшни вывели фыркающего Данте — вороного коня с рыжеватой гривой и хитрым взглядом: казалось, он так и высматривает, кого бы цапнуть. Зверь с виду был очень грозен, размером с грейтхаусовского, если не больше. Вайнкуп дал Мэтью грушу, чтобы тот угостил коня и тем самым добился его расположения. Один укус — и груши как не бывало. Пожалуй, от этих громадных зубов в самом деле лучше держаться подальше… Мэтью запрыгнул в седло и, приговаривая: «Тише, мальчик, тише», погладил Данте по жесткой гриве, из которой впору было делать щетку для пола. Вайнкуп отошел, и Мэтью с замиранием сердца вывел коня на улицу. Чудовище — к великому удивлению и радости наездника — послушно выполняло все команды, и они спокойно пошли по улице. Пешеходы расступались; даже лошади, запряженные в телеги и крытые повозки, прятали глаза в пол — словно люди, завидевшие на улице головореза. Мэтью держался напряженнее, чем следовало, поскольку боялся, что его в любой момент могут скинуть, однако Данте пока вел себя как истинный джентльмен.

Грейтхаус, как и договаривались, дожидался Мэтью у ратуши. Его конь пронзительно — и, как показалось Мэтью, трусовато — заржал, а у Данте в груди что-то зарокотало в ответ, однако до драки дело не дошло (хотя вполне могло дойти).

— Вот это лошадка, я понимаю! — восхитился Грейтхаус.

Он поскакал в сторону Ист-Кинг-стрит и паромной переправы на Уихокен, и Мэтью последовал за ним — верхом на целой горе мышц и костей.

На верфи Ван Дама, куда причаливала плоскодонная баржа, ходившая через Гудзон, они спешились и стали ждать парома. Грейтхаус забрал у Мэтью письмо и спросил, что он думает на этот счет.

— Насчет пациента больницы? — уточнил тот. — Даже не знаю, чем мы можем помочь.

— Не просто больницы, а дома призрения душевнобольных. Знаешь, как люди называют такие заведения?

— Бедлам, — ответил Мэтью. Психиатрические лечебницы прозвали так много лет назад — из-за шума и криков, которые обычно поднимали умалишенные.