Королева Бедлама

Не могли бы вы припомнить и пересказать во всех подробностях, каковые сохранились в вашей памяти, последний необычный разговор с покойным супругом, касающийся деловых вопросов?

Совершал ли мистер Деверик в последнее время командировки или иные путешествия? Позвольте также поинтересоваться, куда он ездил и с кем встречался?

Рискуя навлечь на себя ваш гнев и немилость, осмелюсь все же спросить: почему вы выразили такое явное недовольство, когда я упомянул имена доктора Джулиуса Годвина и мистера Эбена Осли в связи с кончиной вашего супруга?

Сердечно благодарю вас за уделенное мне время и оказанное содействие. Верю, что вы понимаете, как важно сохранить данные сведения в тайне, если только их не потребует предоставить суд.

С глубочайшим уважением,

МЭТЬЮ КОРБЕТТ

Хотя похороны Деверика состоялись только вчера, миссис Деверик и Роберт явились сегодня в церковь и заняли привычное место в правой части зала, среди остальных жителей Голден-Хилла. По тому, как вдова решительно выпятила подбородок и косилась на соседей, было видно, что она носит траурное платье с изрядной долей гордости, всем своим видом демонстрируя силу духа и цивилизованность, которые ни при каких обстоятельствах не позволили бы ей упасть в обморок вчера на похоронах или всплакнуть сегодня в церкви. Ее шляпка с двумя перьями, черным и синим, была элегантна и наверняка стоила немалых денег, однако могла показаться кому-то чересчур кокетливой для траурного платья. Рядом с матерью Роберт — в сером сюртуке, с мертвенно-бледным лицом и взглядом, полным душевной боли, — казался практически невидимкой.

Мэтью намеревался по окончании службы вручить письмо лично в руки вдове, а не передавать его через Джоплина Полларда. Во-первых, ему не хотелось ждать понедельника, чтобы начать расследование, а во-вторых, его коробило при мысли, что Поллард прочтет вопросы первым и наверняка подвергнет их цензуре. Так что к черту распоряжения, решил Мэтью, надо делать все по-своему. Вот бы еще задать вдове несколько вопросов личного характера — например, как они с Девериком познакомились и как жили в Лондоне, — просто для справки, чтобы иметь какое-то представление о прошлом убитого. Но ясно было, что это напрасная трата чернил: на подобные вопросы вдова уж точно отвечать не станет. К тому же, чтобы написать даже такое коротенькое письмо, Мэтью пришлось втереть в плечо остатки целебного масла тысячелистника.

Причем болело не только плечо, но и предплечье, ноги, грудь, ребра, шея… Не говоря уже об оцарапанном ухе (запекшуюся кровь с него Мэтью смыл дегтярным мылом). «Лунный лучик» — так его обозвал Грейтхаус на первом занятии. «Ты гниешь изнутри…»

Мэтью осознал, что может негодовать и обижаться сколько влезет, но учитель явно устроил этот спектакль нарочно, чтобы задеть его за живое. И ведь он прав. Секретарская работа и любовь к книгам и шахматам превратили его в размазню. Конечно, шахматы и книги он не бросит — ведь они закаляют ум, а именно острый ум необходим для успешной работы в бюро «Герральд», — но боль в мышцах и суставах недвусмысленно намекала, что его тело нуждалось в реконструкции. Раздобыть бы шпагу и тренироваться дома. Да-да, во что бы то ни стало раздобыть шпагу…

— …Сколь тягостное бремя лежит на наших сердцах, — продолжал вещать преподобный Уэйд, крепко сцепив ладони перед собой. — Как нелегко нашим душам живется под этим грузом вины! Мы поддались печали мирской, дети мои, и печаль эта приводит к смерти всего удивительного и прекрасного, что хотел открыть нам Христос. Вспомним слова Павла, ту самую седьмую главу. Он призывает нас очистить себя от скверны плоти и духа, отринуть…

Преподобный умолк.

Мэтью подумал, что он просто переводит дух или хочет выделить тем самым определенную фразу, но вот минуло три секунды… и пять, и десять, а священник все молчал. Дамы, обмахивающиеся веерами, моментально замерли. Судья Пауэрс едва заметно подался вперед, как бы призывая Уэйда продолжать. Преподобный несколько мгновений молча смотрел в пустоту, затем опомнился, поморгал и произнес (лицо его приобрело влажный блеск):