Король в жёлтом

— Я хотел бы воздать ему должное за эту важнейшую находку, — продолжил Хоуберк. — Я имею в виду, людям должно стать известно, что честь этого открытия принадлежит ему.

— Он не поблагодарил бы за это, — резко ответил я. — Пожалуйста, никому об этом не говорите.

— Вы представляете, сколько стоит эта находка? — сказал Хоуберк.

— Нет. Долларов пятьдесят, наверное.

— Она оценивается в пятьсот, но владелец «Княжеского гербового» даст две тысячи долларов тому, кто завершит доспех. И награда тоже принадлежит мистеру Уайльду.

— Он не хочет её! Он отказывается! — зло ответил я. — Что вы знаете о мистере Уайльде? Он не нуждается в деньгах. Он богат — или будет богат, — богаче любого из живущих на земле, за исключением меня. Зачем нам тогда беспокоиться о деньгах — о чём беспокоиться ему или мне, когда... когда...

— Когда что? — изумлённо переспросил Хоуберк.

— Увидите, — ответил я, снова настораживаясь.

Он пристально поглядел на меня, почти так же, как это делал доктор Арчер, и я понял, что он считает меня повредившимся рассудком. Ему очень повезло, что он не произнёс этого слова «безумец».

— Нет, — ответил я на его тайную мысль. — Я не душевнобольной, мой рассудок столь же здрав, как и у мистера Уайльда. Я не стану рассказывать вам, чем я располагаю, но это капитал, что стоит более, чем чистое золото, серебро и драгоценные камни. То, что станет оберегать счастье и процветание нашего континента — да всего полушария!

— О, — сказал Хоуберк.

— А в конечном счёте, — продолжил я уже спокойнее, — благополучие всего мира.

— И, между прочим, ваше собственное счастье и преуспеяние так же, как мистера Уайльда?

— Именно, — улыбнулся я, хотя мне хотелось придушить его за тот тон, каким он произнёс эти слова.

Он молча рассматривал меня какое-то время, затем очень мягко сказал:

— Почему бы вам не оставить ваши книги и занятия, мистер Кастайн, и не съездить куда-нибудь в горы прогуляться? Вы раньше обожали рыбалку. Съездили бы разок-другой половить форель в Рангели.

— Рыбалка меня больше не интересует, — ответил я без малейшего раздражения в голосе.

— Вы обожали всё, — продолжил он, — атлетику, парусный спорт, охоту, езду верхом...

— После падения у меня больше нет желания садиться на лошадь, — спокойно сказал я.

— Ах да, ваше падение, — повторил он, глядя в сторону.

Я решил, что с меня достаточно этого вздора и снова перевёл разговор на мистера Уайльда. Но Хоуберк вновь принялся самым оскорбительным образом изучать моё лицо.

— Мистер Уайльд, — сказал он. — Знаете, что он сделал вчера? Спустился вниз и прибил к двери рядом с моей табличку: «Мистер Уайльд, Восстановитель Репутаций (третий звонок)». Вы знаете, что такое «восстановитель репутаций»?

— Да, знаю, — ответил я, сдерживая гнев.

— О, — повторил он снова.

Прогуливавшиеся Луис и Констанс остановились, чтобы узнать, не хотим ли мы присоединиться к ним. Хоуберк посмотрел на часы. В то же мгновение клуб дыма вырвался из каземата Замка Уильям, и гул закатного залпа прокатился над водой и отразился эхом от Хайландз. Флаг пополз вниз по флагштоку, на белых палубах военных кораблей зазвучали сигнальные трубы, а на побережье Джерси зажёгся первый фонарь.

Возвращаясь с Хоуберком в город, я слышал, как Констанс прошептала Луису что-то, что я не расслышал, и в ответ тот тихо произнёс: «Моя дорогая». И снова, проходя вместе с оружейником через площадь, я уловил невнятное «дорогая» и «о, моя Констанс», и понял, что скоро настанет время обсудить с моим братом Луисом важные вопросы.

III

В одно утро в начале мая я стоял перед стальным сейфом в моей спальне, примеряя золотую, украшенную драгоценностями корону. Бриллианты вспыхнули как пламя когда я повернулся к зеркалу, тяжёлый кованый металл зажёг гало вокруг моей головы. Я вспомнил мучительный крик Камиллы и ужасные слова, эхом разнёсшиеся по тёмным улицам Каркозы. Это были последние строки первого акта, и я не смел думать о том, что последовало за ними — не смел даже, здесь, в моей комнате, залитой весенним солнцем, окружённый привычными вещами, суетой на улице и голосами прислуги в прихожей. Ядовитые слова просочились в моё сердце и впитались в него как впитываются капли предсмертного пота, падающие на простыни. Дрожа, я снял диадему с головы и отёр лоб, стал думать о Хастуре, о своих законных ожиданиях, и вспомнил мистера Уайльда таким, как я его оставил, с лицом в крови, исцарапанным когтями этой чёртовой кошки, и то, что он сказал — ах, то, что он сказал!