Король в жёлтом

Тему сразу сменили, и Селби удивлённо прислушивался к новым именам и хвалебным речам в адрес последних лауреатов Римской премии. Он был рад, что мнения высказывались дерзко, а спорные вопросы обсуждались честно, хотя и посредством жаргона, как английского, так и французского. Ему уже самому не терпелось вступить в борьбу за славу.

Колокола Сен-Сюльпис пробили час, в ответ раздался перезвон из Люксембургского дворца. Взглянув на солнце, которое висело в золотой дымке над Бурбонским дворцом, они встали и, свернув на восток, пересекли бульвар Сен-Жермен, неспешно направляясь к медицинской школе. На углу мимо них торопливо прошла девушка. Клиффорд глупо улыбнулся, Эллиотт и Роуден разволновались, но все поклонились, а она, не поднимая глаз, ответила на приветствие. Но Селби, который отстал от компании, засмотревшись на яркие витрины, встретил взгляд двух самых синих глаз, которые он когда-либо видел. Девушка сразу потупила взор, и молодой человек поспешил, чтобы нагнать остальных.

— Богом клянусь, друзья! — сказал он. — Я сейчас видел самую красивую девушку...

Трио, под стать хору из греческих трагедий, издало возглас, мрачный и пророческий:

— Рю Барре!

— Что? — в недоумении воскликнул Селби.

В ответ Клиффорд безразлично взмахнул рукой.

Два часа спустя во время обеда Клиффорд повернулся к Селби и сказал:

— Ты что-то хочешь спросить. Я же вижу, как ты ёрзаешь от любопытства.

— Да, действительно, — невинно ответил тот. — О той девушке. Кто она?

В улыбке Роудена читалась жалость, а в усмешке Эллиотта — горечь.

— Её имени, — торжественно начал Клиффорд, — никто не знает. По крайней мере, — честно добавил он, — насколько мне известно. Каждый парень в Латинском квартале кланяется ей, а она величаво отвечает на приветствие, но ни один мужчина не был удостоен большего. Судя по перфорированным свиткам, она пианистка. Её квартира находится на маленькой скромной улочке, где городские власти устроили вечный ремонт, а из-за чёрных букв, выведенных на заграждении, её нарекли Rue Barrée ¹⁷⁴. Мистер Роуден, вследствие недосконального знания французского языка, произнёс его, как Ру Барри...

— Неправда, — горячо возразил Роуден.

— И Ру Барри или Рю Барре сейчас является объектом поклонения для каждого rapin ¹⁷⁵ в квартале...

— Мы не rapins, — поправил Эллиотт.

— Я — нет, — ответил Клиффорд. — И обращаю твоё внимание, Селби, что эти два джентльмена в разные и, видимо, неподходящие моменты были готовы отдать тело и душу Рю Барре. Для таких случаев у этой леди припасена холодная улыбка и... — он напустил на себя мрачный вид, — я вынужден был признать, что ни учёное изящество моего друга Эллиотта, ни могучая красота моего друга Роудена не растопили это ледяное сердце.

Эллиотт и Роуден, кипя от возмущения, закричали:

— А ты?!

— А я боюсь отправляться туда, — спокойно произнёс Клиффорд, — куда так спешите вы.

II

На следующий день Селби и думать забыл о Рю Барре. Всю неделю он упорно трудился в студии, и к субботе так выбился из сил, что лёг спать до ужина, и ему приснился кошмар о том, как он тонул в реке цвета охры. Воскресным утром он ни с того ни с сего вспомнил о Рю Барре, а десять секунд спустя увидел её. Это случилось на цветочном рынке, что на мраморном мосту. Она рассматривала горшок с анютиными глазками. Продавец с явным энтузиазмом пытался заключить сделку, но Рю Барре качала головой.

Возможно, Селби и не остановился бы так внезапно посмотреть на прованскую розу, если бы не история, которую он услышал от Клиффорда в прошлый вторник. Возможно, его подстрекало любопытство, ведь, за исключением индюшек, девятнадцатилетние мальчишки являются самыми любопытными двуногими существами на земле. Но они пытаются это скрыть с двадцати лет до самой смерти. Справедливости ради нужно отметить — рынок был восхитительным. Под безоблачным небом, вдоль мраморного моста до самого парапета, стояли охапки и букеты цветов. Воздух был свеж, а солнце плело прозрачное кружево между пальмами и сияло в лепестках тысячи роз. Весна была в разгаре. Бочки с водой и разбрызгиватели распространяли свежесть по всему бульвару, воробьи вели себя особенно дерзко, а доверчивый рыболов на Сене нетерпеливо следил за пёстрым поплавком, плавающим среди хлопьев мыльной пены, каштаны с белыми свечками, в нежно-зелёном одеянии, гудели от пчёл. Напыщенные бабочки дефилировали в жалких зимних нарядах среди гелиотропов. В воздухе пахло свежей землёй, эхо лесного ручья сливалось с журчанием Сены, а ласточки парили в небе, скользя над лодками у причала. Где-то на окне птица в клетке изливала свои горести небу.

Селби посмотрел на прованскую розу, потом на небо. Наверное, его тронула песня птицы, запертой в неволе, а, может, его беспокоила опасная сладость, разлитая в майском воздухе.

Поначалу он даже не заметил, что остановился, и едва ли понимал, зачем это сделал. Потом он решил пойти дальше, потом решил не уходить, а потом посмотрел на Рю Барре.

— Мадмуазель, какие прекрасные анютины глазки! — сказал цветочник.

Рю Барре покачала головой.