Король в жёлтом

Воздух был свежим и пах ароматами апельсинового дерева. Вокруг резвились голуби, подставляя радужные грудки под струи фонтана, они носились между капель и ворковали на отполированной кромке бассейна. Воробьиная армия тоже была в полном составе: птички вымачивали серые крылышки в чистых водах и громко чирикали. Под сенью платанов, окружавших пруд напротив фонтана Марии Медичи, утки щипали зелень, расхаживали вразвалку, торжественно и бесцельно кружили по воде.

Бабочки, всё ещё вялые после прохладной ночи, проведённой под листьями сирени, выползли на соцветия белых флоксов, а некоторые их собратья неуверенно порхали к залитым солнцем кустарникам. Вокруг гелиотропов суетились пчёлы, а парочка жирных серых мух с глазками кирпичного цвета грелась у мраморной скамейки — время от времени они взлетали и носились друг за другом, но затем садились обратно и зловеще потирали лапки.

Караул бодро вышагивал у крашеных будок, иногда останавливаясь, чтобы бросить взгляд на гауптвахту и перевести дух.

Наконец, их ожидание было вознаграждено: послышался топот сапог и лязг штыков, отзвучал приказ, караул сменили, и вот усталые дозорные бредут прочь, шаркая ногами по гравию.

Из часовой башни дворца донёсся мелодичный бой курантов, и в ответ отозвался басовитый колокол Сен-Сюльписа. Хастингс замечтался в тени амура, и пока он предавался грёзам, кто-то подошёл и сел рядом. Сначала юноша даже голову не поднял. Подскочил он лишь тогда, когда послышался её голос.

— Ты! В такой-то час?

— Я не мог найти себе места, да и сон не шёл, — улыбнулся он, а затем тихонько добавил: «И ты! В такой-то час?»

— Я... я спала, но солнце разбудило меня. Я не могла уснуть, — сказала она, и на мгновение её взгляд помрачился. Но затем она опять улыбнулась. — Я так рада... Я словно знала, что ты придёшь. Не смейся, но я верю в вещие сны.

— Тебе и правда приснилось, что... что я здесь?

— Кажется, то был сон наяву, — призналась она.

А затем они немного посидели в тишине, молчаливо излучая радость от того, что они вместе. То было красноречивое молчание, с улыбками и взглядами, рождёнными блаженными думами, — их глаза встречались и прятались, и вот, наконец, губы задвигались, рождая излишние слова. Обычные пустые разговоры. Возможно, самым драгоценным изречением Хастингса было предложение позавтракать.

— Я до сих пор не пила какао, — призналась она. — Какой же ты практичный человек.

— Валентин, — сказал он, поддавшись порыву, — Я бы хотел, я бы так хотел, чтобы ты всего лишь раз провела со мной целый день. Хоть разок!

— Боже мой, — улыбнулась она, — ты не только практичный, но и эгоистичный!

— Не эгоистичный, а просто проголодался, — сказал он, не отрывая от неё взгляд.

— Боже, да ты каннибал!

— Соглашайся, Валентин!

— А как же какао?

— Вместе попьём.

— A déjeuner? ¹⁶¹

— Пообедаем в Сен-Клоде.

— Но я не могу...

— Вместе, вместе весь день! Весь день! Соглашайся, Валентин!

Она замолчала.

— Хоть один раз.

И снова её взгляд померк, но потом она просияла и со вздохом сказала:

— Да, но всего лишь раз.

— Весь день? — сказал он, не веря своему счастью.

— Весь день, — улыбнулась она. — Ох, как я проголодалась!

Он восторженно рассмеялся.

— Какая же ты практичная!

На бульваре Сан-Мишель находилось кафе «Crémerie», разукрашенное снаружи в голубой и белый, а внутри чистое до блеска. Рыжая девушка, которая разговаривала на французском языке, как на родном, и отзывалась на имя «Мёрфи», улыбнулась Хастингсу с Валентин и, постелив свежую скатерть на маленький цинковый столик, поставила перед ними две чашки свежесваренного какао и корзинку горячих хрустящих круассанов.

Брусочки желтоватого масла со штампами в виде листка клевера, казалось, были пропитаны ароматами нормандских пастбищ.

— Как вкусно! — сказали они на одном дыхании и рассмеялись в унисон.

— Ты читаешь мои мысли! — удивился он.

— Глупости! — воскликнула она и покраснела. — Я думаю о том, что хочу съесть круассан.

— Я тоже! — победно заявил он. — Вот и доказательства.

Потом они поссорились: она обвинила его в том, что он ведёт себя хуже младенца, а он принялся всё отрицать и приводить доводы в свою защиту. Мадемуазель Мёрфи сочувственно рассмеялась, и, заключив перемирие, парочка доела последний круассан. Затем они поднялись, она взяла его под руку и весело кивнула мадемуазель Мёрфи, а та радостно пожелала им «Bonjour, Madame! bonjour, Monsieur!» ¹⁶² и проводила их глазами до кэба. Они сели в повозку и уехали.

— Dieu! qu’il est beau ¹⁶³, — вздохнула она и добавила: «Надеюсь, они поженятся, ma foi ils ont bien l’air» ¹⁶⁴.

Кэб промчался по улице Мидичи, свернул на улицу Вогирар, проехал до пересечения с оживлённой улицей Ренн и подкатил к вокзалу Монпарнас. Они прибыли как раз вовремя, чтобы успеть на поезд, и, взбежав по лестнице, вскочили в вагон в тот самый момент, как состав тронулся. Проводник захлопнул дверь в их купе, прозвучал свисток, раздался ответный скрежет поезда, и длинный состав отправился в путь, набирая скорость в лучах утреннего солнца. В их лица из открытого окна дул летний ветер и ерошил мягкую чёлку девушки.