Король в жёлтом

— Но, — начал он, — я хотел... я надеялся, что мсье Клиффорд, на правах давнего друга, мог бы представить меня у вас дома...

— У меня... У меня дома?! — переспросила она.

— То есть, отвести меня к вам домой, представить вашей семье.

Перемена в лице девушки поразила его.

— Прошу прощенья! — воскликнул он. — Я вас обидел.

И, в мгновение ока, она поняла его, ведь она была женщиной.

— Мои родители мертвы.

Через минуту он заговорил вновь — этот раз очень мягко.

— А если я попрошу вас принять меня одного? Я буду вам неприятен? Это не противоречит здешним обычаям?

— И речи быть не может, — ответила она. А потом, посмотрев на него, сказала: «Прошу прощения. Мне бы хотелось, чтобы вы пришли, но я не смогу вас принять».

С серьёзным видом он склонил голову — казалось, он был смущён.

— Не потому, что я не хочу этого. Вы... Вы мне нравитесь, вы очень добры ко мне.

— О чём вы? — удивлённо воскликнул он, совершенно сбитый с толку.

— Вы мне нравитесь, — медленно проговорила она, — и мы увидимся снова, если вы не возражаете.

— Увидимся у ваших друзей?

— Нет, не у друзей.

— Где же тогда?

— Здесь, — сказала она и с вызовом взглянула на него.

— Надо же! — воскликнул он. — Парижане гораздо либеральнее в своих взглядах, чем мы.

Она пытливо посмотрела на него.

— Да, мы — сама Богема.

— Я нахожу это очаровательным.

— К тому же, здесь мы будем в наилучшем обществе, — скромно заметила она и изящным жестом обвела статуи мёртвых королев, которые расположились на террасах величавыми рядами.

Он зачаровано посмотрел на неё, радуясь тому, как она просияла от успеха своей невинной маленькой шутки.

— И в самом деле, — улыбнулась она, — у меня будут прекрасные попечители, ведь мы находимся под защитой самих богов. Взгляните только: вот Аполлон, Юнона, Венера, почивают на своих пьедесталах, — с каждым именем она загибала пальчик, — А вон Церера, Геркулес, и... не могу рассмотреть...

Хастингс обернулся к крылатому божеству, в тени которого они сидели.

— Да ведь это Любовь, — молвил он.

IV

— В окрестностях завёлся новичок, — протянул Лаффат, а затем перегнулся через мольберт, чтобы Боулзу, его другу, было лучше слышно, — завёлся новичок, говорю, да такой зелёный и нежный, что Боже упаси его свалиться в наш чан с солянкой — сварится и утонет.

— Деревенщина? — поинтересовался Боулз, намазывая задний фон сломанным мастихином и удовлетворённо осматривая результат.

— Вылитый сельский дурачок, вырос в поле маргариток. И как он только сбежал от своих коров — одному Богу известно!

Боулз прошёлся большим пальцем по очертаниям этюда, чтобы, как он любил выражаться, «добавить настроения», внимательно посмотрел на модель, потянул трубку, и, заметив, что та потухла, зажёг спичку о спину соседа.

— А зовут его, — решил подлить масла в огонь Лаффат, — зовут его Хастингс. Такой душка... Жизни видал не больше, чем котёнок перед первой ночной вылазкой, — и на его лице отразились такие познания о жизни на этой планете, что их можно было бы издавать многотомным собранием.

Боулз, не преуспев в раскуривании трубки, потёр пальцем уже другое место на холсте и сказал: «Да ну!»

— А то! — не унимался его друг. — Только представь: он думает, что здесь всё делается по тому же принципу, как и у него на ферме, в глуши; вещает о том, как девушки расхаживают по улицам в одиночку, о том, как это благоразумно, о том, как несправедливо рассуждают о французских родителях в Америке. А ещё говорит, что, по его мнению, француженки — а знаком он только с одной — так же прелестны, как и американки. Я попытался его вразумить, хотел рассказать о том, какие дамочки шатаются в одиночку, а какие — со студентами, но сути он не уловил: либо слишком тупой, либо слишком зелёный, ничего не смыслит. Поэтому я высказался без обиняков, на что он ответил, что я злобный дурак и был таков.

— Ты ему наподдал для скорости? — полюбопытствовал Боулз, проявив вялый интерес.

— Да нет.

— Он же назвал тебя злобным дураком.

— И был прав, — подал голос Клиффорд из-за своего мольберта.

— Что... что ты несёшь?! — вспылил Лаффат, покраснев, точно рак.

— То и несу, — ответил Клиффорд.

— Разве с тобой говорят? Чего лезешь не в своё дело? — ухмыльнулся Боулз, но едва не свалился с табурета, когда Клиффорд повернулся к нему.

— Дело как раз моё, — медленно проговорил он.

На некоторое время повисла тишина. А потом Клиффорд пропел:

— Эй, Хастингс!

Тот поднялся из-за мольберта и подошёл к товарищу. Клиффорд кивнул на ошеломлённого Лаффата.

— Этот парень вёл себя не очень хорошо по отношению к тебе, поэтому если у тебя возникнет желание пнуть его пару раз, другого стервеца я придержу.

— Да нет, я просто не согласен с ним, вот и всё, — молвил смущённый Хастингс.

— Естественно, — ответил Клиффорд и, взяв Хастингса под руку, повёл его знакомиться со своими друзьями.

Остальные новички завистливо таращились на них, ведь всем в студии дали понять, что Хастингс, которому, как и остальным nouveaux, положено было заниматься черновой, лакейской работой, уже попал в круг избранных старожилов, по-настоящему великих — тех, кого уважали и боялись.