Король в жёлтом

— Видишь ли, ещё до осады у меня было рекомендательное письмо к одному типу — толстому банкиру, американцу немецкого происхождения. Думаю, ты понимаешь, о какой разновидности пойдёт речь. Ну, я, понятное дело, забыл о письме, но этим утром, расценив его как благоприятную возможность, зашёл к джентльмену в гости.

Этот негодяй живёт в роскоши — огонь в камине, мальчик мой! Огонь в прихожей! Лакей, в конце концов, согласился передать письмо и визитную карточку, оставив меня ожидать в передней. Мне это не понравилось, поэтому я прошёл в первую попавшуюся комнату и чуть не потерял сознание при виде банкета на столе у камина. Тут с наглым видом входит лакей. Нет-нет-нет, хозяина нет дома, да и вообще, он слишком занят, чтобы разбираться с рекомендательными письмами — осада, проблемы в делах...

Тогда я пинаю лакея, хватаю со стола эту курицу, бросаю на пустой поднос свою визитку и, глядя на лакея как на прусскую свинью, марширую к выходу с видом героя войны.

Трент покачал головой.

— Забыл сказать, что Хартман там часто обедает, так что я сделал для себя некоторые выводы, — продолжал Уэст. — Теперь, о курице: половина — для Брейта и меня, половина — для Колетт, но ты, конечно, поможешь мне с моей долей, потому что я не голоден.

— Я тоже, — начал было Брейт, но Трент с улыбкой посмотрел на истощённые лица, покачал головой и сказал:

— Глупости! Вы же знаете — я никогда не голоден.

Уэст заколебался, покраснел, отрезал долю Брейта, но сам есть не стал. Он пожелал друзьям спокойной ночи и поспешил к дому 470 по улице Серпант, где жила хорошенькая девушка по имени Колетт, осиротевшая после битвы при Седане. Одному Богу было известно, откуда брался румянец на её щеках, ведь осада не щадила бедных.

— Она будет рада курице на ужин, но я искренне верю, что она любит Уэста, — сказал Трент, подойдя к кровати. — Послушай, старина, давай без обиняков — сколько у тебя осталось?

Тот замолчал и покраснел ещё больше.

— Давай, старик, — настаивал Трент.

Брейт достал из-под подушки кошелёк и протянул его другу. Трента тронуло такое бесхитростное простодушие.

— Семь су, — подсчитал он. — Как мне это надоело! Почему ты не пришёл ко мне? Чёрт возьми, Брейт, нехорошо так поступать! Сколько раз я должен повторять тебе одно и то же — если у меня есть деньги, то мой долг — делиться. А твоя обязанность, как и обязанность каждого американца — делиться со мной. Здесь ни цента не раздобыть, город в блокаде, американский посол занят этими немецкими отбросами и ещё чёрт знает чем! Будь разумнее!

— Я... я буду разумнее, Трент, но такой долг я наверняка не смогу вернуть, даже частично, я беден и...

— Ты обязательно всё мне вернёшь! Если бы я был ростовщиком, то взял бы в залог твой талант. Когда ты станешь богатым и знаменитым...

— Трент, не надо...

— Ладно, только впредь — без обмана.

Он положил в кошелёк дюжину золотых монет, засунул его под матрас и улыбнулся Брейту.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Шестнадцать.

Трент положил руку на плечо товарища.

— Мне двадцать два, так что я здесь на правах дедушки. Будешь меня слушаться, пока не исполнится двадцать один.

— Надеюсь, к тому времени блокада закончится, — Брейт попытался улыбнуться. Но в ответ на молитву, звучавшую в их сердцах — «Сколько ещё, Господи, сколько же ещё!» — пронзительно завизжал снаряд, пролетавший в свинцовых тучах той декабрьской ночи.

II

Уэст стоял на пороге дома по улице Серпант и что-то гневно объяснял. Он говорил, что ему всё равно, нравится это Хартману или нет. Он приказывал ему, а не спорил.

— И ты называешь себя американцем! — сказал он с насмешкой. — В аду и Берлине полно таких американцев. Ты вертишься вокруг Колетт с карманами, полными белого хлеба и говядины, с бутылкой вина за тридцать франков, а пожертвовать доллар Американскому госпиталю и Государственной помощи не можешь. А Брейт жертвует, хотя сам голодает!

Хартман попятился к тумбе для привязи лошадей, но Уэст с лицом мрачнее тучи следовал за ним.

— Не смей называть меня своим соотечественником, — прорычал он, — а себя — художником! Художник бы никогда не пригрелся в Министерстве обороны, где только тем и занимаются, что, как крысы, жиреют на продуктах для населения. И вот что я тебе ещё скажу, — Хартман вздрогнул как ужаленный, и Уэст заговорил тише, — держись подальше от Алзасьяна Брассери и тех самодовольных воров, с которыми он водится. Ты знаешь, что может произойти с подозрительными личностями!

— Ах ты, собака! — вскричал Хартман и швырнул бутылку прямо Уэсту в лицо. В тот же миг Уэст схватил его за шею, прижал к стене и яростно тряхнул.

— А теперь слушай меня, — процедил он сквозь зубы. — Ты уже под подозрением. Могу поклясться, ты — шпион и тебе прилично платят. Не моё дело охотиться за такими паразитами, и я не собираюсь тебя выдавать, но заруби себе на носу вот что! Ты не нравишься Колетт, она тебя терпеть не может, и если я опять поймаю тебя на этой улице, то встреча окажется не из приятных. Пошёл вон, пруссак холёный!