Король в жёлтом

Слишком поздно было сожалеть о том, что произошло днём. Была ли это жалость, неожиданная болезненная тоска или отвратительное удовольствие от удовлетворения суетного тщеславия — теперь было безразлично. И, если только я не хотел ранить невинное сердце, будущее представлялось мне вполне ясно. Пламя и сила, глубина и страстность любви, о которой я со всем моим предполагаемым жизненным опытом даже не подозревал, не оставляла мне иных путей, кроме как принять её или отослать девушку прочь. Потому ли, что я так боюсь причинять боль окружающим, или из-за того, что было во мне что-то от мрачного пуританина, — я не знаю, — но мне была отвратительна перспектива отказаться от ответственности за этот необдуманный поцелуй. Да и поздно уже было, на самом деле, пытаться остановить поток чувств, который хлынул неудержимо после того, как распахнулись врата её сердца. Кто-то другой, всю жизнь исполняющий привычные обязанности и находящий мрачное удовольствие в том, чтобы делать несчастными себя и окружающих, мог бы так поступить. Я не мог. Я не смел. После того, как схлынула буря, я сказал Тесси, что лучше ей было влюбиться в кого-то вроде Эда Бёрка и позволить ему надеть ей на палец золотое колечко, но она и слышать об этом не желала. Тогда мне пришло в голову, что раз уж она и впрямь решила влюбиться в кого-то, кто не может на ней жениться, то пусть это буду я. В моём отношении к девушке, по крайней мере, будет разумная привязанность, а она, как только ей надоест собственная увлечённость, сможет отказаться от неё без всякого вреда для себя. Но всё же, приняв твёрдое решение на сей счёт, я понимал, как непросто нам будет. Я помнил о том, какой конец обычно ожидал платонические отношения, и думал о том, какое отвращение я обычно ощущал, услыхав о подобной связи. Я осознавал, что не принимаю в расчёт собственную беспринципность, но, рисуя себе будущее, ни секунды не сомневался, что Тесси будет со мной в безопасности. Будь это кто угодно, но не она, я бы не забивал себе голову подобными мелочами. Но мне никогда не пришло бы в голову пожертвовать Тесси так, как я мог бы пожертвовать любой другой женщиной. Я был готов встретить будущее лицом к лицу и видел несколько возможных окончаний наших отношений. Ей может наскучить вся эта затея, или она почувствует себя столь несчастной, что мне придётся либо жениться на ней, либо сбежать. Если мы поженимся, мы будем несчастливы, я — рядом с неподходящей для меня женой, и она рядом с мужчиной, вообще никому не годящимся в мужья. Моё прошлое едва ли давало мне право жениться. А если я покину её, Тесси может либо заболеть, выздороветь (переболев мною) и выйти замуж за кого-нибудь вроде Эдди Бёрка, или в отчаянии нарочно сделать что-нибудь безрассудное. С другой стороны, если она устанет от меня, перед ней развернётся прекрасная перспектива с Эдди Бёрком, обручальными кольцами, близнецами и квартиркой в Гарлеме и бог ещё знает чем. Проходя под деревьями у Арки Вашингтона, я решил, что, как бы там ни было, она найдёт во мне надёжного друга, а будущее сложится само собой. Засим я отправился домой, чтобы переодеться в вечерний костюм, ибо в записке, источавшей слабый запах духов, говорилось: «В одиннадцать ждите меня в кебе у актёрского входа» — с подписью: «Эдит Кармишел, театр Метрополитен».

Я поужинал — или, вернее, мы с мисс Кармишел поужинали в Солари, и к тому времени, как закат едва позолотил крест на Мемориальной церкви, я ступил на площадь Вашингтона, довезя перед этим Эдит на Брансвик. В парке не было ни души, и я в одиночестве прошёл по дорожке среди деревьев, обогнул статую Гарибальди и подошёл к Доходному дому Гамильтона, но, проходя мимо церковного двора, заметил фигуру, сидящую на каменных ступенях. Я почувствовал, как невольный холодок, пробежал по моей коже при виде белого одутловатого лица, и поспешил дальше. И тут он произнёс нечто, что могло быть обращено ко мне, а могло быть просто бормотанием под нос, но во мне вспыхнул внезапный неистовый гнев из-за того, что подобная тварь смеет обращаться ко мне. В тот момент я был готов обернуться и разбить свою трость о его голову, но прошёл мимо и, войдя в здание Гамильтона, поднялся в свою квартиру. Какое-то время я ворочался на постели, пытаясь выкинуть его голос из головы, но не мог. Он заполнял мои уши бормотанием, сочился как жирный густой дым масляной лампы или нездоровый дух разложения. И пока я лежал, голос, казалось, становился всё определённее, и я начал понимать слова, которые он произнёс. Они медленно доходили до меня, как будто я забыл их, и только теперь сумел понять, что означали неопределённые звуки. Теперь я слышал:

«Ты нашёл Жёлтый Знак?»

«Ты нашёл Жёлтый Знак?»

«Ты нашёл Жёлтый Знак?»