Король в жёлтом

На следующее утро Томас, посыльный, принёс мне «Геральд» и местные сплетни. Церковь по соседству была продана. Я возблагодарил небо, не столько потому, что, будучи католиком, испытывал неприязнь к представителям иной конфессии, но от того, что нервы мои были измучены шумными выступлениями тамошнего проповедника, каждое слово которого доносилось из-под сводов церкви, как будто он находился прямо в моей квартире, и все мои чувства восставали против его привычки с гнусавой настойчивостью раскатывать звук «р». Кроме того, органист, настоящий дьявол в образе человеческом, исполнял великолепные старинные гимны в собственном переложении, и я не мог не жаждать крови чудовища, способного сопровождать славословия хора минорными аккордами, какие услышишь разве что от квартета зелёных новичков. Я искренне верю, что священник — хороший человек, но, когда он принимался реветь своё: «И говорррил Господь Моисею ⁵⁴: Господь муж бррррани, Иегова имя Ему ⁵⁵. И воспламенится гнев Мой, и убью вас мечом и будут дети ваши сирррротами! ⁵⁶» — я задавался вопросом, сколько веков чистилища полагается, чтобы искупить подобный грех.

— Кто же купил её? — спросил я Томаса.

— Этого я не знаю, сэр. Говорят, жентлимен, который хозяином здесь, в Хамильтоне, приглядывался к ней. Видать, настроит ещё студий.

Я подошёл к окну. Человек с нездоровым лицом стоял в воротах церковного двора, и при первом же взгляде на него мной овладело прежнее отвращение.

— Кстати, Томас, — заметил я, — кто этот парень?

Томас фыркнул:

— Эт червяк, сэр. Эт церковный сторож, осточертел уже, сидит цельную ночь на ихних ступеньках, и смотрит на всех этак заносливо. Возьми и стукни его один раз... вы уж простите, так уж...

— Ничего-ничего, продолжай, Томас.

— Так вот, шли мы один раз, я, и Гарри — ещё один парень из Англии, а этот вот сидит эдак на ступеньках. А с нами тогда были ещё Молли, и Джен, сэр, две девушки из отеля. А он сидит и смотрит на нас, вроде как презрительно, и я, так, встаю и спрашиваю, мол, чё это ты на нас так смотришь, жирдяй? Это вы уж меня извините, сэр, но я так именно ему и сказал. А он ничего не сказал, и я тогда говорю снова: иди-ка сюда, и я настучу тебе по башке. И я тогда открыл ворота, и пошёл к нему, а он всё ничего не говорит, только смотрит, так, заносчиво. Я тогда возьми и стукни его — а у него башка этакая холодная и мягкая, что и трогать противно!

— И что же он тогда сделал? — полюбопытствовал я.

— Он? Ничё.

— А ты, Томас?

Парень покраснел в замешательстве, на его лице появилась беспокойная улыбка:

— Мистер Скотт, сэр, вы знаете, что я никакой не трус, но никак не пойму, отчего я струхнул. Я, знаете ли, служил в Пятом Кавалерийском ⁵⁷, сэр. Трубил наступление в Тель-эль-Кабире ⁵⁸ и получил пулю у колодцев!

— Не хочешь ли ты сказать, что убежал ни с того ни с сего?

— Так и есть, сэр. Убежал.

— Почему же?

— Вот и я бы хотел знать, сэр. Схватил Молли и дал дёру. И остальные следом, перепугались не меньше моего.

— Из-за чего перепугались-то?

Какое-то время Томас отказывался отвечать, но в конце концов моё любопытство сломило упорство молодого человека. Три года, что он прожил в Америке, не только добавили новых словечек к его кокни, но и привили присущий американцам страх выставить себя дураком.

— Вы мне ни за что не поверите, мистер Скотт, сэр.

— Ну что ты, конечно, поверю.

— Вы меня засмеёте.

— Не говори ерунды!

Он всё ещё колебался:

— Ну, сэр, — и это правда, видит бог, — когда он ухватил мне руку, сэр, и я стал отгибать ему пальцы, один из них остался у меня в руке.

Выражение глубочайшего отвращения и ужаса, должно быть, отразилось и на моём лице, так как Томас добавил:

— Это было отвратно, и я теперь как вижу его, сразу ухожу. Меня от него тошнит.

Когда Томас ушёл, я снова выглянул в окно. Человек, о котором мы только что говорили, стоял у церковной ограды, положив обе руки на решётку ворот, и я в ужасе отшатнулся, чувствуя тошноту: на правой руке не хватало среднего пальца.

Появившаяся в девять Тесси скользнула за ширму, едва бросив: «Доброе утро, мистер Скотт». Когда она вышла и устроилась на возвышении для позирования, я, к её радости, взялся за новый холст. Девушка сидела молча, пока я был занят рисунком, но как только царапанье моего рашкуля ⁵⁹ затихло, и я потянулся за фиксатором, она принялась болтать.

— Ах, мы так чудесно провели прошлый вечер. Ходили в оперный дом Тома Патора! ⁶⁰

— Кто это — «мы»? — переспросил я.

— Ну, Мегги, там, — она позирует мистеру Уайту, — и Веснушка МакКормик, — мы зовём её Веснушкой, потому что она рыженькая, таких вы, художники, особенно любите, — и Лиззи Бёрк.

Я направил струю фиксатора на полотно и сказал:

— Ну, и что дальше?

— Мы видели Келли, и Бейби Барнс, танцовщицу, и... и всякое прочее. И у меня появился ухажёр.

— Так значит, я тебе больше не люб, Тесси?

Она рассмеялась и замотала головой:

— Это брат Лиззи, Эд. Он совершенный джентльмен.

Я почувствовал необходимость дать ей отеческий совет касательно поведения с молодыми людьми, на что Тесси только улыбнулась.