Король в жёлтом

В доме наступила глубокая тишина, и ни один звук не долетал с туманных улиц. Тесси лежала на подушках, в сумерках её лицо казалось серой кляксой, но её руки сжимали мою, и я знал, что она знает и читает мои мысли так же, как я читаю её, ибо мы поняли тайны Гиад и Призрак Истины витал перед нами. И тогда, покуда мы отвечали друг другу быстро и безмолвно, мыслью на мысль, в сумраке вокруг нас сгустились тени, и вдалеке на пустынных улицах раздался звук. Ближе и ближе, глухой скрип колёс надвигался на нас, ближе и ещё ближе, и вот, замер снаружи у дверей, и я, дотащившись до окна, увидел украшенный чёрными перьями катафалк. Ворота внизу открылись и захлопнулись, и я прокрался к моей двери и запер её, хотя знал, что ни один засов, никакой замок не остановят существо, что пришло к моему дому в поисках Жёлтого Знака. Теперь я слышал, как очень мягко он двигался по холлу. Вот он уже у двери, и засов сгнил от его прикосновения. Вот он вошёл. Выпученными глазами я уставился во тьму, но когда он вошёл в комнату, я не увидел ничего. Лишь почувствовав его холодное мягкое объятье, я закричал и стал вырываться с отчаянной яростью, но мои руки были бесполезны, и он сорвал ониксовую застёжку с моего пиджака и со всей силы ударил меня по лицу. Падая, я услышал слабое восклицание Тесси, когда её душа отлетела, и тогда я жаждал отправиться вслед за ней, ибо знал, что Король в Жёлтом распахнул свой фестончатый плащ, и теперь оставалось только взывать к Господу.

Я мог бы рассказать больше, но не понимаю, какая польза от этого остальному миру. Что до меня, я нахожусь за гранью, где бессильны человеческие усилия и надежды. Лёжа в своей спальне, записывая этот рассказ, безразличный к тому даже, сумею ли я закончить его, или умру прежде, я могу видеть, как врач собирает свои порошки и пузырьки, подчиняясь незаметному жесту стоящего у моей постели священника, жесту, смысл которого мне отлично понятен.

Им хотелось бы знать о трагедии — тем, что принадлежат внешнему миру, всем, сочиняющим книги и печатающим миллионы газет, но я не напишу больше ни слова, а исповедник укроет мои последние слова за священной печатью. Те, из внешнего мира, могут посылать своих прихвостней в погибающие дома, к очагам, у которых властвует смерть, чтобы их газеты жирели от крови и слёз, но в этот раз их шпионов остановит неприкосновенность исповеди. Они знают, что Тесси мертва, а я умираю. Знают, что соседи, разбуженные нечеловеческим криком, ворвались в мой дом и нашли двух мертвецов и одного живого, но они не знают о том, что я скажу теперь. Они не знают, что сказал врач, указав на ужасающую разлагающуюся груду на полу — на синюшное тело церковного сторожа: «У меня нет этому объяснений, даже предположения. Этот человек мёртв уже несколько месяцев!»

Я думаю, что умираю. Лишь бы священник...

ХОЗЯЙКА ЗАМКА ИЗ

«Mais je croy que je suis descendu on puiz ténébreux onquel disait Heraclytus estre Vereté cachée» ⁶².

Три вещи непостижимы для меня, и четырёх я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице ⁶³.

I

Полнейшее запустение местности начинало утомлять. Я сел, чтобы оценить ситуацию и, насколько возможно, припомнить какие-нибудь ориентиры на местности, которые помогли бы мне выбраться отсюда. Если бы только я смог снова выйти на берег океана, всё стало на свои места, так как я знал, что со скал виден остров Груа.

Я положил ружьё и, опустившись на колени за камнем, разжёг трубку. Затем взглянул на часы. Было уже почти пять. Я блуждал с самого рассвета и теперь оказался далеко от Керселека.

Днём раньше я стоял на скале за Керселеком с Гульвеном, глядя на угрюмые вересковые пустоши, по которым теперь блуждал, — оттуда они казались плоскими лугами, тянущимися к горизонту. И даже зная, что расстояние обманчиво, я не понимал тогда, что поросшие травой впадины, которые я разглядывал с высоты, на самом деле были огромными долинами, заросшими утёсником и вереском, а то, что казалось редкими булыжниками, являлось на деле громадными гранитными скалами.

«Дурное место для чужестранца, — сказал старый Гульвен. — Лучше бы тебе найти проводника». На что я ответил, что не заблужусь. Теперь, сидя с трубкой на обдуваемом морским ветром камне, я знал, что заблудился. Во все стороны тянулась пустошь, покрытая цветущим дроком, вереском и гранитными булыжниками. В поле зрения не было ни единого деревца, и тем более ни одного дома. Через некоторое время я поднял ружьё, и, повернувшись спиной к солнцу, побрёл дальше.