Король в жёлтом

— Детская забава, — пробормотал он и обратил ко мне усталый вопросительный взгляд — как будто у меня были ответы на его вопросы! Но тут появился Джек Скотт, с энтузиазмом включившийся в «игру», как он это называл. Нечего и думать, следует провести эксперимент с кроликом немедля! Я желал, чтобы Борис отвлёкся от своих забот, но мне ненавистно было видеть, как жизнь покидает тёплое, живое создание, так что я отказался присутствовать. Наугад выбрав книгу, я сел в студии, чтобы почитать. Увы! Я нашёл «Короля в Жёлтом». Через несколько секунд, показавшихся годами, когда Борис и Джек принесли своего мраморного кролика, я отложил её с нервным содроганием. В тот же момент раздался звонок, и из комнаты больной донёсся крик. Борис мгновенно исчез, затем донёсся его голос:

— Джек, беги, приведи доктора. Алек, иди сюда.

Я подошёл и остановился в дверях. Напуганная служанка поспешно выскочила из комнаты и бросилась за лекарством. Женевьева сидела на постели неестественно прямо, с пылающими щеками и блестящими глазами, и непрерывно что-то лепетала, сопротивляясь мягким попыткам Бориса уложить её. Он попросил меня помочь. При первом же моём прикосновении она вздохнула и упала навзничь, закрыв глаза, а затем — затем! — пока мы всё ещё склонялись к ней, вновь открыла их и, глядя Борису прямо в лицо, — бедное, обманутое лихорадкой дитя! — поведала нам свой секрет. В это самое мгновение три судьбы повернули на новый путь, связи, скреплявшие нас, разорвались, и новые возникли им взамен, ибо она произнесла моё имя и, под властью терзающей её горячки, излила тайную печаль, грузом лежащую на её сердце. Ошеломлённый и онемевший, я склонил голову, моё лицо пылало, а кровь стучала в ушах, оглушая меня своим грохотом. Не способный двинуться или заговорить, я слушал её лихорадочные слова в муке стыда и тоски. Я не мог заставить её замолчать, не смел взглянуть на Бориса. Затем я почувствовал руку на моём плече, и он повернул ко мне бескровное лицо:

— Здесь нет твоей вины, Алек. Не печалься так от того, что она любит тебя, — но он не мог договорить; когда вошёл доктор, воскликнув: «А, лихорадка!» — я схватил Джека Скотта и со словами: «Борису лучше побыть одному», — поспешил вместе с ним наружу. Мы перешли улицу к нашим апартаментам, и тем же вечером, видя, что я тоже болен, Джек вновь отправился за врачом. Последнее, что я отчётливо запомнил, были слова Джека: «Ради всего святого, доктор, что так мучает его, что у него такое лицо?» — и я подумал о «Короле в Жёлтом» и Бледной Маске.

Я был очень болен. На мне в конце концов сказались два мучительных года, прошедших с того рокового майского утра, когда Женевьева прошептала: «Я люблю тебя, но, думаю, Бориса я люблю больше». Никогда не думал, что может случиться нечто хуже того, что я уже вынес. Сохраняя внешнее спокойствие, я обманывал и самого себя. А внутренняя борьба разгоралась ночь за ночью, и я, лёжа в одиночестве в своей комнате, проклинал себя за предательские мысли, недостойные моих друзей. Но утро всегда приносило облегчение, и я возвращался к Женевьеве и моему дорогому Борису с сердцем, омытым ночной бурей.

И никогда при них ни словом, ни поступком, ни единой мыслью не выдавал я своей печали даже себе.