Король в жёлтом

Пока мы обсуждали желательность моего ухода, Женевьева возникла в дверях, уже без шляпки. Она была удивительно красива, но румянец на её щеках был чересчур ярким, а глаза слишком сильно блестели. Она подошла прямо ко мне и взяла меня за руку.

— Ланч готов. Я была злюкой, Алек? У меня как будто разболелась голова, но теперь всё в порядке. Идём, Борис, — и она второй рукой обвила его предплечье. — Алек знает, что после тебя я никого на свете так не люблю, как его, и не должен чувствовать себя обиженным, если про него иногда забывают.

— A la bonheur! ²⁵ — воскликнул я. — Кто сказал, что в апреле не бывает гроз?

— Все готовы? — воскликнул Борис.

— Так точно! — и, взявшись за руки, мы влетели в столовую, перепугав слуг. В конце концов, нас трудно было винить: Женевьеве исполнилось восемнадцать, Борису двадцать три, а мне едва двадцать один год.

II

Оформление будуара Женевьевы заставило меня поселиться в старомодном крошечном отеле на улице Сен-Сесиль. В те дни и я, и Борис много работали, но свободные минуты мы проводили втроём, вместе с Джеком Скоттом.

В один из тихих вечеров я в одиночестве бродил по дому, рассматривая безделушки, заглядывая в дальние уголки, извлекая из странных тайников сладости и сигары, и, наконец, оказался в купальне, где обнаружил Бориса, сверху донизу измазанного в глине, моющим руки.

Вся комната была отделана розовым мрамором, кроме пола в розовую и серую клетку. В центре располагался квадратный утопленный в полу бассейн, к которому вели ступени; лепные столбики поддерживали украшенный фресками потолок. Прелестный мраморный купидон, казалось, только что опустился на пьедестал в дальнем конце комнаты. Всё убранство было выполнено Борисом и мной. Борис в рабочей одежде из белой парусины соскребал остатки глины и красного моделирующего воска со своих красивых рук и через плечо шутливо говорил с Купидоном:

— Я тебя вижу, — настаивал он. — Не пытайся смотреть в сторону и притворяться, что не замечаешь меня. Ты знаешь, кто тебя сделал, маленький обманщик!

Мне в этом диалоге всегда доставалась роль Купидона, и когда настал подходящий момент, я ответил таким образом, что Борис схватил меня за руку и потащил к бассейну, заявив, что собирается меня искупать. В следующее мгновение он, побледнев, разжал руки.

— О боже, — произнёс он, — я забыл, что бассейн наполнен моим составом.

Я вздрогнул и сухо посоветовал ему получше помнить, где находится драгоценная жидкость.

— Ради всего святого, почему ты решил устроить озеро этого ужасного вещества именно здесь? — спросил я.

— Я хотел поэкспериментировать на чём-нибудь крупном, — объяснил он.

— На мне, например?

— Ах, это было слишком безрассудно, чтобы шутить. Но я и впрямь хотел бы наблюдать воздействие состава на более сложный организм; вон на того белого кролика, — добавил он, возвращаясь вместе со мной в студию.

Джек Скотт в заляпанной краской рубахе вбрёл следом, присвоил все восточные сладости, какие попались ему под руку, прихватил коробку сигарет, после чего они с Борисом исчезли, чтобы посетить Люксембругскую ²⁶ галерею, где были выставлены, претендуя на особое внимание артистической Франции, скульптуры Родена ²⁷ и пейзажи Моне ²⁸. Я же вернулся к своей работе, ширме в стиле Ренессанса, которую Борис попросил меня оформить для будуара Женевьевы. Но мальчик, с неохотой позировавший для него, сегодня ни в какую не желал хорошо себя вести. Он не мог усидеть в одном положении, так что за пять минут у меня оказалось столько же набросков маленького негодника.

— Друг мой, ты позируешь или исполняешь какие-то песни и пляски? — осведомился я.

— Что будет угодно месье, — ответствовал он с ангельской улыбкой.

Конечно же, мне пришлось отпустить его, и, конечно же, я заплатил ему за целый день — вот так мы портим моделей.

После того как маленький бесёнок ушёл, я сделал ещё несколько небрежных мазков, но был настолько не в духе, что оставшуюся часть дня потратил на то, чтобы устранить ущерб, который нанёс, и в конце концов отложил палитру, бросил кисти в плошку с раствором чёрного мыла и убрёл в курительную.