Король в жёлтом

«Мадонна» — совершенная скульптура, для которой позировала Женевьева, — стала сенсацией прошлого Салона. Я взглянул на «Ариадну». Это был пример прекрасной техничной работы, но я согласился с Борисом: теперь свет ожидал от него чего-то получше. Нечего было и думать о том, чтобы вовремя закончить наполовину скрытую мрамором величественную и ужасающую группу, стоящую позади меня. «Мойрам» придётся подождать.

Мы все гордились Борисом Ивейном. Мы убедили друг друга в том, что он родился в Америке, хотя его отец был французом, а мать — русской. Все в Beaux Arts ²² его звали Борис. Но только с двумя людьми он общался с той же простотой — с Джеком Скоттом и со мной.

Возможно, его привязанность ко мне объяснялась моей влюблённостью в Женевьеву. Не то чтобы это когда-либо обсуждалось между нами. Но когда всё выяснилось, и она со слезами на глазах призналась мне, что любит Бориса, я пришёл к нему, чтобы поздравить. Задушевность этого разговора, я полагаю, никого не обманула, но принесла облегчение хотя бы одному из нас. Не думаю, что Борис обсуждал эту тему с Женевьевой, но, по крайней мере, он был в курсе.

Женевьева была прекрасна. Возвышенное выражение её лица, подобного чистому лику Мадонны, казалось, было навеяно «Sanctus» из мессы Гуно ²³. Но я всегда был рад, когда её настроение менялось на то, что мы называли «апрельскими манёврами»: частенько она бывала изменчива как апрельский день. Серьёзная, величественная и любезная поутру, капризная и смешливая днём, а вечером — какая угодно, какой менее всего ожидали её видеть. Такой она нравилась мне гораздо больше, чем в этой нечеловеческой безмятежности, что ранила меня в самое сердце. Я погрузился в мечты о Женевьеве, когда Борис заговорил снова:

— Что ты думаешь о моём открытии, Алек?

— Думаю, это поразительно!

— Мне нет от него никакой пользы, знаешь ли, кроме удовлетворения собственного любопытства, и секрет умрёт со мной.

— Это был бы удар по искусству скульптуры, не правда ли? Нам, художникам, фотография наносит больше вреда, чем приносит пользы.

Борис кивнул, водя пальцем по краю резца.

— Это вредное изобретение разрушило бы мир искусства. Нет, мне никому не стоит раскрывать секрет, — тихо сказал он.

Трудно найти кого-то, кто хуже меня разбирается в таких вещах. Конечно, я слышал о минеральных источниках, столь насыщенных кварцем, что листья и ветки, попадавшие в них, через какое-то время обращались в камень. Я смутно представлял себе, каким образом кварц замещал ткани растения атом за атомом так, что в результате получалась точная копия предмета в камне. Тема, признаться, никогда особенно меня не интересовала, а древние ископаемые, образовавшиеся подобным образом, внушали мне отвращение.

Борису же они, похоже, были, напротив, интересны. Изучая их, он неожиданно наткнулся на соединение, которое, соприкасаясь с предметом, с неслыханной скоростью выполняло работу, на которую обычно требовались годы. Вот и всё, что я мог понять в странной истории, что он мне поведал.

— Мне становится почти страшно, — после долгого молчания снова заговорил Борис, — когда я думаю о том, что мне удалось обнаружить. Учёные просто с ума сошли бы, узнай они о моём открытии. А ведь это было так просто, оно буквально нашлось само! Когда я думаю об этой формуле, о новом элементе — металле, чешуйки которого остаются в осадке...

— Каком новом элементе?

— О, я не придумал ему названия. И не думаю, что когда-нибудь придумаю. В мире и без того достаточно драгоценных металлов, за которые можно резать друг другу глотки.

— Ты что, нашёл новое золото, Борис? — насторожился я.

— Нет, лучше! Но, Алек, — рассмеялся он, вскакивая. — Ни ты, ни я ни в чём не нуждаемся. Ах, каким мрачным и алчным ты только что казался!

Я тоже рассмеялся и ответил ему, что был поглощён жаждой золота, так что нам лучше поговорить о чём-нибудь другом. Так что когда вскоре после этого в комнату вошла Женевьева, мы уже забросили разговоры об алхимии.

Женевьева с ног до головы была в серебристо-сером. Свет вспыхнул в мягких волнах её светлых волос, когда она подставила Борису щеку. На моё приветствие она ответила несколько церемонно. Женевьева никогда прежде не забывала послать мне воздушный поцелуй с кончиков своих белых пальчиков, и я не преминул посетовать на это упущение. Она улыбнулась и протянула мне руку, но тут же уронила её, едва успев меня коснуться. Затем произнесла, глядя на Бориса:

— Ты должен попросить Алека остаться на ланч, — это тоже было что-то новенькое. До сегодняшнего дня она спрашивала у меня сама.

— Я просил, — коротко ответил Борис.

— И, я надеюсь, ты сказал «да»? — она обернулась ко мне с очаровательной светской улыбкой. Как будто меня представили ей всего пару дней назад. Я отвесил ей низкий поклон:

— J’avais bien l’honneur, madame ²⁴, — но она, не желая подхватывать наш обычный шутливый тон, пробормотала вежливую банальность и исчезла. Борис и я посмотрели друг на друга.

— Может, мне лучше уйти, как ты думаешь? — спросил я.

— Убей меня, если я знаю, — откровенно признался он.