Король в жёлтом

— Алек, если только ты не знаешь что-то, неизвестное мне, ты не сможешь понять больше моего в том, что произошло. Подозреваю, что было бы лучше тебе и вовсе не знать этих подробностей, но я должен рассказать всё, чтобы ничего не упустить. Видит бог, я с удовольствием избежал бы этого разговора. Постараюсь говорить кратко.

В тот день, когда я оставил тебя на попечение врача, вернулся к Борису и застал его за работой над «Мойрами». Женевьева, как он сказал, уснула под действием лекарств. По его словам, она была совершенно не в себе. Он продолжал работать, не произнося ни звука, а я наблюдал за ним. В скором времени я заметил, что у третьей фигуры — той, что смотрит вперёд, за пределы нашего мира, — его лицо; не такое, каким ты привык видеть его, но как он выглядел тогда и до самой смерти. Вот одна из вещей, которой я хочу найти объяснение, но не могу.

Так вот, он работал, и я наблюдал за ним в молчании, и так продолжалось почти до полуночи. Затем мы услышали, как открылась и резко захлопнулась дверь, и быстрые шаги в соседней комнате. Борис бросился в купальню, я — за ним, но было уже слишком поздно. Она лежала на дне бассейна, со скрещёнными на груди руками. После этого Борис выстрелил себе в сердце, — Джек прервал рассказ, в его глазах стояла влага, впалые щёки подрагивали. — Я перенёс Бориса в его комнату, а потом вернулся и вылил эту адскую жидкость из бассейна и, включив воду, смыл с мрамора всё до последней капли. Когда я наконец решился спуститься вниз, то нашёл её лежащей на дне, белую как снег. В конце концов, я понял, как мне следует поступить, пошёл в лабораторию и в первую очередь вылил состав из чаши и содержимое всех бутылей и ёмкостей. В камине были дрова, так что я разжёг огонь и, выломав замки на секретере Бориса, сжёг все бумаги, блокноты и письма, что нашёл, до единого. Молотком из студии я разбил на мелкие кусочки все пустые сосуды, и, сложив их в ведёрко для угля, отнёс в подвал, где бросил в раскалённый очаг. Шесть раз я совершал это путешествие, пока, наконец, не осталось ни следа чего-либо, что позволило бы узнать формулу, открытую Борисом. Тогда лишь я посмел вызвать доктора. Он добрый человек, и вместе мы сделали всё, чтобы случившееся не стало известно. Без него я не справился бы. Наконец, мы расплатились с прислугой и выслали их за город, где старый Розье не позволит им болтать. Пусть какое-то время все считают, что Борис и Женевьева путешествуют по отдалённым странам, откуда они не вернутся ещё многие годы. Мы похоронили Бориса на маленьком кладбище в Севре ³². Доктор — добрая душа и знает, когда следует сжалиться над человеком, который не может больше держаться. Он написал свидетельство о болезни сердца и не задавал мне вопросов.

Потом, подняв голову, Джек сказал:

— Открой письмо, Алек; оно предназначается нам обоим.

Я распечатал конверт. Это было завещание Бориса, датированное прошлым годом. Он оставлял всё Женевьеве, а в случае, если она умрёт бездетной, ко мне переходило управление домом на улице Святой Цецилии, а к Джеку — на Эпте. После нас собственность переходила к семье его матери в России, за исключением созданных им скульптур. Все их он оставлял мне.

Лист расплывался у нас перед глазами, и Джек взял его и поднёс к окну. Вскоре он вернулся и снова сел. Я страшился того, что он собирался произнести, но он заговорил с прежней простотой и мягкостью:

— Женевьева лежит перед Мадонной в мраморной комнате. Мадонна ласково склоняется над ней, и Женевьева улыбается её спокойному лицу, которое не существовало бы, если бы не она.

Его голос прервался, но он схватил меня за руку и произнёс: «Мужайся, Алек». На следующее утро он уехал на Эпт, чтобы выполнить волю покойного.

IV

Тем же вечером я взял ключи и вошёл в дом, который так хорошо знал. Всё было в порядке, но стоявшая там тишина пугала. Дважды подходя к двери в мраморную комнату, я не мог заставить себя войти. Это было выше моих сил. Я прошёл в курительную и сел перед спинетом. Маленький кружевной платок лежал на клавишах, и я отвернулся, задыхаясь. Ясно было, что оставаться здесь мне не по силам, так что я запер все двери, окна и трое задних и передних ворот и ушёл прочь. На следующее утро Алкид упаковал мой чемодан, и я отбыл на Восточном экспрессе ³³ в Константинополь, оставив его присматривать за моей квартирой. Те два года, что я путешествовал по Азии, в нашей переписке с Джеком мы поначалу никогда не упоминали Женевьеву и Бориса, но постепенно их имена начали вспоминаться. Особенно мне запомнились строки из письма Джека, в котором он отвечал на моё послание:

«Рассказ о том, что видел Бориса, когда был болен, что он склонялся над тобой, и ты чувствовал его прикосновение к лицу, слышал его голос, конечно же, беспокоит меня. Это должно было происходить через две недели после того, как он умер. Я говорю себе, что ты видел сон, что это был отголосок лихорадочных видений, но это объяснение не удовлетворяет меня, как и тебя».