Король Аттолии

Костис не сразу заметил, что стоит разинув рот. Закрыл. Отойти в сторону он не мог, потому что рука короля соскользнула бы с его плеча. Все, что он мог, это отвернуться. Его взгляду открылся двор, полный людей, которые чуть позже, чем он, осознали, что стоят с раскрытыми ртами. Так много озадаченных лиц сразу он никогда еще не видел. Костис рассмеялся бы, но сам был слишком потрясен.

– Прости, если вспугнула тебя, – тихо произнесла Аттолия.

– Да не то чтобы вспугнула, – отозвался Эвгенидес. – Ты меня перепугала до чертиков.

Аттолия плотно сжала губы и упрекнула:

– Не следует признаваться в этом вслух.

– Трудно отрицать, – согласился Эвгенидес. Костис услышал в его голосе улыбку.

– Ты сильно ранен?

– Ужасно, – ответил король бодрым здоровым голосом. – Можно сказать, выпотрошен. Еще мгновение – и мои внутренности станут наружностями, прямо вот тут, перед тобой, и никто этого даже не заметит. – Он опять потянулся к ее лицу, чтобы стереть следы крови от своих собственных пальцев, но сделал только хуже. – Моя прелестная королева. На тебя любуется весь двор, и я их прекрасно понимаю.

И верно, смотрели все. Королева обернулась. Ее взгляд пронесся над толпой, как серп над пшеничным полем. Со всех сторон захлопывались рты. По толпе пролетел шелест, словно каждый старался укрыться за чьей-нибудь спиной. Королева перевела взгляд на короля – тот ухмылялся во весь рот.

– Где твоя свита? – спросила она и впервые посмотрела на Костиса и других солдат. Ее взгляд стал пристальным. – Где твоя охрана?

– С Телеусом, – поспешно отозвался Эвгенидес. – Костис и вот эти оказались, к счастью, под рукой. А остальных я оставил прибраться.

– Понятно. И все равно нечего тут торчать. – Она сделала знак одному из гвардейцев. – Поднимите его.

– Я и сам могу идти, – ответил король.

– Может быть, принести носилки? – как ни в чем не бывало предложила королева. – Ты смог бы лечь.

– Как Онеис, когда его уносили с поля брани? Нет уж, не надо. – Эвгенидес сильнее прижался рукой к шее Костиса, и они тронулись в путь вверх по лестнице.

Глава восьмая

Короля уложили на кровать. На пути через цитадель толпа, сопровождавшая его, постепенно рассеивалась, и у последней лестницы он наконец разрешил гвардейцам взять себя на руки. И еще обвинил в том, что они, лентяи, не предложили этого раньше. А на укоризненный взгляд Костиса ответил:

– И нечего на меня так смотреть, Костис, я смертельно ранен. И поэтому заслуживаю хоть капельку внимания.

В комнате было полно народу, и все разговаривали. Те, кто знал подробности покушения, делились сведениями. Гвардейцы постепенно подтягивались к лейтенанту, ожидавшему в кордегардии. Королева у дверей разговаривала со служанкой, вытиравшей с ее щеки следы окровавленных пальцев короля. В кордегардии ошивались еще несколько зевак, сумевших просочиться мимо гвардейцев у каждой двери на пути сюда. Но постепенно, один за другим, все умолкали. От кровати по всей комнате расползалась тишина.

Притих даже король. Измученный, обессиленный, он лежал, блаженно обмякнув, и не издавал ни звука. Кожа на скулах натянулась. Мокрые от пота волосы прилипли к лицу, глаза были закрыты. Рука, сжимавшая тунику, расслабилась и соскользнула набок, открывая то, что прежде было тщательно спрятано под скомканной тканью.

Ударом ножа туника была рассечена от бока до бока. Края ткани разошлись, и те, кто стоял у кровати, только сейчас осознали, как много крови впиталось, незаметно для всех, в верхнюю часть королевских панталон. Рана была не просто порезом на боку. Она начиналась около пупка и рассекала весь живот. Если задета стенка кишечника, король умрет от заражения в считаные дни.

Он ведь должен был хоть что-то сказать, подумалось Костису. Так почему же молчал? Но нет, на самом деле король не молчал. Он стонал и жаловался всю дорогу, на каждом шагу, а они не слушали. Если бы он держался стоически и утверждал, что ему совсем не больно, то сейчас весь двор был бы в панике, а эддисские солдаты уже выступили бы в поход. Он намеревался всех провести, и ему это удалось. Это заставило Костиса задуматься: а многое ли на самом деле хочет скрыть стоик, когда безуспешно делает вид, будто ему не больно.

Король, должно быть, тоже заметил, что наступила тишина. Он открыл глаза. Все вокруг смотрели на его живот, а Костис смотрел в лицо. Заметил, как король обвел глазами комнату, устремил взгляд на кого-то у дверей, и понял: король вовсе не пытался перехитрить весь дворец или успокоить эддисцев. Он скрывал тяжесть своей раны только от одного человека. От королевы.

Костис наблюдал, как подобрался король, когда к кровати приблизилась королева. Старался выглядеть – трудно поверить – самоуверенным.

– Вот видишь, – сказал он, не выходя из роли. – Я же говорил, что стою на пороге смерти.

Но теперь он уже не мог их обмануть – ни Костиса, ни королеву. Ее глаза сощурились, руки сжались в кулаки. Она не испугалась, а разозлилась. Вряд ли он сейчас сумел бы успокоить ее, сказав, что рана несерьезна. Костис видел: он с трудом сдерживает стон. Король открыл рот и хотел что-то сказать.