Извещение о самоубийстве старого Давида Хэмингвэя было опубликовано в том же номере журнала, где я обнаружил первую рецензию на мою книгу. Судьба, очевидно, обожает подобные совпа-дения. Сообщалось, что старик застрелился из старого маузера, сох-ранившегося у него со времен первой его войны. Писали, что, по всей вероятности, последние месяцы находился он в глубокой творческой и персональной депрессии. Чем объяснялась депрессия, автор некролога знал не более моего. Упоминалась история последней жены старика, покончившей с собой несколько лет назад, и высказывалась догадка, что два самоубийства связаны между собой. С журнальной страницы, подперши рукою седую бороду, на меня глядел мой старший коллега. Кокетливо и очень по-литераторски. Приводилось также высказы-вание близкого друга старика, которому он якобы однажды сказал, что он обязательно покончит с собой при приближении дряхлости.
От портрета мертвого писателя я вернулся к рецензии на свою живую первую книгу и с удовольствием перечитал ее. По-латински не-сдержанно меня хвалили и по-галльски же мимоходом укололи пару раз, сравнив с Генри Миллером, который, де, дебютировал сорок лет назад. Интересно, что сказал бы старый коллега о моей книге, будь он жив? - подумалось мне. Интересно, кем он считал меня, за кого де-ржал меня до этого, не прочитав ни единой написанной мной строчки? За ебаря женщины, в которую он влюбился? За ебаря, вы-пендривающегося под писателя? Вероятнее всего... Внезапно старик расплылся, серо-бородатенький на журнальной странице, и на мгно-вение стал похож на моего отца, которого я также не успел узнать в этой жизни, даже не успел понять, кто он мой папа. У нас никогда не было времени поговорить, мы только смертельно обижались друг на друга за совсем неважные в жизни вещи и ни разу не сели вместе, не поговорили как смертный со смертным. Так я и живу с наспех сочине-нной мной самим версией моего отца, несомненно далекой от истинной. Оставалось выяснить, не замешана ли "Светоносная" в са-моубийстве Давида по кличке "Хэмингвэй", и если да, то насколько. В журнале ее имя упомянуто не было.
С этим пришлось подождать. "Светоносная" появилась в Париже только весной следующего года. Сидя в подземном баре отеля "Плаза д'Атэнэ" я спросил ее об этом.
- А, Давидка! -оживилась она. - Покончил с собой?.. Да-да, мне кто-то говорил, что он покончил с собой, припоминаю... Что тебе ска-зать? Мне, конечно, было бы очень лестно, если бы писатель покончил с собой из-за меня. Но, ...между нами говоря... - она допила свой coup de champagne* и по-мужски твердо взглянула на меня, - я не думаю, что старик застрелился из-за меня. Скорее он влепил в себя пулю из-за совокупности причин. Из-за укорачивающейся жизни, из-за того, что стал несносно скучным, а может быть, и был... Из-за того, что за-тащив женщину в постель уже ничего не мог с ней сделать, возился только... - "Светоносная" улыбнулась мне безжалостной улыбкой женщины, которая прошла через все, и не сохранила никаких иллюзий.
*Бокал Шампанского (фр.).
- Посмотри, какой красивый мальчик за соседним столом, какие брови, какой рот. Галчонок...
Ее самая красивая в мире рука с чуть уже взбухшими тонкими ве-нами внезапно хищно прыгнула вперед, выдернула из сосуда на столе красную крупную розу, и рывком поднесла ее к лицу. И зарыла нос в мягкую внутренность. Фарфоровые, хмуро-серые глаза хищно обвели зал, и остановившись на широкоротом юноше за соседним столом, сузились.
ПОРТРЕТ ЗНАКОМОГО УБИЙЦЫ
Алешка Шнеерзон предстал передо мною впервые в отеле "Винслоу", в комнате соседа Эдика Брутта - жирная и необыкновенно некрасивая экс-жертва советского режима. Он неряшливо жевал рис. Отерев руку о пышную ляжку в неопрятной джинсовой штанине, он протянул мне ее. Мы познакомились. Жопатый, животастый, косогла-зый и кривозубый, он удивительным образом вписывался в пейзаж Нью-Йорка, и, встретив его на улице, я бы ни за что не подумал, что этот дядя Франкенстайн - из России. Деформированные люди его типа нередки в супергороде. Они как бы родились от соития пьяной клошарки с даунтауновским мусорным баком. "Ну и монстр!" подумал я тогда.