Коньяк Наполеон

"Papa" привстал и, наклонившись, поцеловал руку "Светоносной". Papa за всю писательско-военно-женатую жизнь не устал духовно и все еще тяготеет к женщинам, и очень мощно, судя по его телефонным мольбам о сегодняшней встрече. И предпочитает все тот же тип. Экстравагантных. Последняя его жена, актриса, покончившая с собой совсем недавно, немало попортила ему крови, психопатка. "Безумец, куда ты опять лезешь! - захотелось мне сказать старшему коллеге - Да этот нежный зверь в шляпке в один прикус переполосует тебе гор-ло". Я увидел, как он любовно погладил толстыми, поросшими седым волосом пальцами ее тонкую кисть в кольцах, о красоте которой я уже наслушался от него гимнов в предыдущих двух барах. "Таких женщин почти не осталось, - утверждал он. - Светскость и шарм. Природное благородство. Тонкость кости. А руки! Какие руки! Аристократка!" Она наплела ему, что происходит из старинного дворянского рода. Что го-лубая кровь течет в ее жилах. Видел бы он ее маму,в Москве, похожую на толстую торговку рыбой. Я видел, но я не стал его разочаровывать. Я не напомнил ему закона природы, о существовании которого он, на-верное, знает и сам, что такие гадкие девочки вырастают на пустырях из почвы скорее гнилой, чем благородной. Аристократы во многих поколениях уродливы, как смертный грех... Тут я вспомнил вдруг сво-его приятеля по шиздому, Гришку. Параноик, парень из деревни, Гришка был красив, как греческий бог Аполлон. И это не истертое сравнение, по недосмотру автора не выброшенное из текста, но яркая и странная загадка природы. Нос, форма головы, светлые кудри, мыш-цы семнадцатилетнего юноши из крошечной украинской деревни, где избы покрыты соломой, немедленно вызывали ассоциации со зна-менитыми статуями знаменитого бога. Позднее я проверил гришкины параметры в Великом Риме. По шиздому Гришка гордо разгуливал голый. Доктора, санитары и интеллигентные психбольные дружно сходились во мнении Аполлон был заперт у нас в буйном отделении 4-го корпуса. Гришкой мы гордились.

От шампанского я отказался и с удовольствием придвинул к себе бутылку виски, в то время как пара занялась "Дом Периньеном".

- Готовишься в писатели? - ехидно спросила она меня. - Спеш-но наживаешь профессиональную болезнь - алкоголизм? Скоро вы-ходит твоя книга?

- В ноябре, - лаконично сообщил я и налил себе виски. Я тренирую себя не в алкоголики, но стараюсь быть "cool*. Свалив из Со-единенных Штатов, я все же успел многое позаимствовать в той части света. Быть cool много выгоднее, чем разозлиться, наскандалить, на-грубить, как часто поступают мои экспансивные экс-соотечест-венники.

* Невозмутимый (аягл.).

- Выпьем за Россию! За страну, которая рождает таких прекрас-ных женщин! - провозгласил papa, повернувшись ко мне с бокалом пузырящегося шампанского. Шампанское было цвета оливкового масла. Вежливый и тренированный, я поднял свой Scotch и, уже зная, что он любит чокаться, стукнулся своим толстым стаканом с его тонким стеклом. Она тоже выпила за Россию, которая рождает таких, как она. Бесподобно серьезно, без улыбки.

Они заговорили по-французски, перемежая речь русскими фра-зами, а я, наблюдая их, старался участвовать в беседе как можно мень-ше. Я сидел и размышлял потихоньку о жизни, о том времени, когда я был любовником этой женщины, о том, что наши пути разошлись из-за того, что у нее оказался сильный и упрямый характер, и в результа-те, утомленным борьбой, нам пришлось расстаться. Я отдавал ей дол-жное в моих неспешных философских этюдах-паутинках, материалом для которых служили виски, табачный дым, piano, послушное пальцам пианиста, выделяющее неизвестные мне джазовые мелодии, ее глаза, время от времени стреляющие в меня из-под шляпы, ее или его воп-рос, обращенный ко мне. "Combien?" - переспросил где-то сзади го-лос, и другой пробубнил мутную цифру франков. Сколько? Несколько лет. Четыре года. Больше. Почти пять. Расстались. Что-то в ней есть. Веселый нрав, может быть? Да, и это. И авантюризм. Не говоря уж о внешности. Но "красавица" к ней как-то не идет. Хотя она и красавица. Famme Fatale? Да, пожалуй, если не для меня, то вот для старшего кол-леги. Дух таинственности. Плюс ее туалеты. Включая бесподобные шляпки.

"Papa" пусть бесконечно говорит о том, что он русский, но он ее никогда не поймет, хотя это просто. Я же видел ее мать, первого мужа, - представляю откуда она и куда она движется, "Светоносная". Для начитанного "Papa" она, и Настасья Филипповна, и Сонечка Мармеладова, и Наташа Ростова, и Анна Каренина. Весь сонм русских женских душ, злых, красивых и страшных пялится на "Papa" из-за спины "Све-тоносной" и из ее темно-серых зрачков, которыми она умеет очень хорошо пользоваться. Мой вариант "Светоносной" куда проще. Для ме-ня она девочка из коммунальной квартиры на Арбате.