Конец "черной тропы"

— Повторять неловко. Ну, что вы приблизили Артистку, покровительствуете ей и так далее.

Глаза Хмурого повеселели. А ответ и вовсе ошарашил Зубра.

— Опасно наблюдательный был твой Сова. И эсбист, видать, толковый. Может быть, зря его кокнули. Я бы с ним хорошо погутарил, откуда ему известно о том, о чем я ни с кем не говорил. Глядишь, он бы мне и о тебе, Зубр, и о Рыси, и об Угаре тайну раскрыл. Рысь у меня не обладает такими данными. А доложи он мне то, что ты сказал... Ну да ладно, с Артисткой поработай сам, научи и потребуй от моего имени, чтобы осторожней была. Я ее позже продвину,— улыбнулся он. Потом поднялся из-за стола, вышел в горницу и сразу возвратился, держа в руке зеленую коробочку. Передавая ее надрайонному проводнику, на мгновение раскрыл, показал золотое колечко и сказал с важным видом:

— Вручи Артистке от меня лично.

— Будет исполнено, друже Хмурый! Вручу и дословно передам поздравление,— с подъемом ответил Зубр, успев подумать о том, как ловко вышло с подарком: на днях обещал Артистке походатайствовать за нее, а сегодня поощрение — вот оно, в его руках.

— А тебе возвращаю твой парабеллум. В знак обретенного вновь доверия.— Хмурый протянул оружие Зубру.

Тот не взял, а схватил свой громобой, прижал к губам.

Хмурый упрекнул:

— Ты бы прежде мне поклонился, спасибо сказал. Чуть не прихлопнули тебя из этого парабеллума. Я разобрался, что тебя не наказывать, а поощрить надо. Поощрил бы, если бы еще лучше работал. Знаю, все знаю: болел, зима, теперь самый разворот. Насчет средств побольше заботы прояви — финансами, фактурой, ценностями. Поступления чтоб шли регулярно, мне перед верхами отчет держать, помни.

И тут краевой проводник удивил Зубра грустными размышлениями вслух.

— Не пойму... а понять нужно,— он с трудом пытался выразить свою мысль,— почему ни один, с кем после снегов встречался, словом не упомянул о вольной самостийности нашей. Ну ни звука! И ты, друже Зубр, неверно меня понял об осторожности. Нам надо действовать постоянно, всюду, только изобретательнее, умнее. И ждать своего часа! — голос у него сорвался, а сам он закашлялся, ухватился за грудь.

—Я же так и понял, друже Хмурый. Дай бог удачи,— перекрестился Зубр.

Хмурый отшатнулся.

— Не крестись. Ничего ты не понял.

— Обижаешь, друже Хмурый,— привстал Зубр с расстроенным видом.

— Тогда слушай, тебе по рангу положено знать: в ближайшее время возможна война американцев с Советами. ¹рля нас заготовлены инструкции на этот случай и даже на вариант поражения.

Зубр качнул головой — смотри-ка! — в знак одобрения.

— Мы должны быть готовы. Тут и весь ориентир, К нам с признанием относятся на Западе. Американцы как мне известно, оказывают постоянную поддержку и впредь обещают ощутимую помощь.

— Это дело! Неужели, правда?! — облегченно вырвалось у Зубра.

— Мы должны старательно сотрудничать. Это реальная правда. Ты рад или сомневаешься?

— Как же не рад, друже. Очень обрадован. Все положение нынешнее меняет.

— Надежно меняет, друже Зубр, потому прежде всего и хотел тебя видеть.— Хмурый, морща узкий лоб, уставился на собеседника, будто что-то припоминая, и перешел к другому: — Литературу получи, размножь у себя, всем раздай. Напоминать надо, твердить, а кому и вдалбливать цель пашу. Она требует жертв и крови. Ежедневно! Иначе погибнем и ничья помощь не выручит.

Зубр промолчал.

— Карта с собой? Помечай пункты для связи, явки с моими людьми без промежуточных точек. До июля передавай по два донесения в месяц по прежней форме, запиши — пятого и двадцатого. А указаний центрального провода с инструкциями я целиком еще не получил. Жду со дня на день. Вероятно, вызову тебя снова.

 

19

Отправив банду неугомонного Кушака поближе к Баеву по намеченному маршруту, отец Хрисанф захотел накоротке поговорить с Цыганом. Он повел разговор о происшествии в селе Баеве.

«Ястребка» убивать я не собирался. Зачем было усложнять себе положение и передвижение, когда мне к вам выход обеспечить требовалось? Вместо этого чуть было в тюрьму не угодил.

Затопорщились седоватые усы Хрисанфа при слове «тюрьма». Он потер шею, будто освобождался от чего-то, и заговорил быстро, с елейным напевом:

— Не заблуждайся, сын мой, свобода духа и плоти, вскормленная в нас предками, дедами и отцами, святая святых нашего земного бытия. Твой поступок в селе Баеве не в укор, потому как в нем нет мирского мелкого самолюбия. В народе тебя могут осудить, наши восхвалят, ибо ты поднял руку на блюстителя антихристовой власти. Бог простит тебе святое прегрешение.

— Тем и довольствуюсь, и смиряюсь,— постарался в лад ответить Сухарь.

— Вот и хорошо. Ты в церковь ходишь? Душу кропишь святым словом?

— Я за проволокой сидел, церковь-то в Баеве вроде как сызнова увидел, но на паперть не поднимался. Не успел.

— Все мы не успеваем,— голос Хрисанфа стал вдруг скрипучим, будто у него что-то надломилось в горле.— Значит, отца Иннокентия не видел. А что говорят о нем миряне?

— Разговора не заходило, будто и нет такого.

— Есть такой. А кто у тебя из родичей в Баеве?

— Тетка с дядей. Мохнарыло.

— Дядька работает?

— Конюхом.

— А дружок твой?