Конец "черной тропы"

— Прийдет ли? — засомневался Чурин.— После такой обкладки в Смолигове с солдатами, да к тому же Угар ушел.

— Гадать нечего, отправляйтесь, Прок, и возвращайтесь по необходимости. Опасности для вас пока нет.

Чурин спросил:

— Павел Гаврилович, ну вот придет связной, возьмет «грипс», вероятно, оставит свой. А дальше что?

— Смотря по обстоятельствам. Брать, наверное, надо, как Шпигаря.

— Так мы троих, пятерых связных возьмем, и крышка. Связных новых пустят, явки изменят.

— Ну и что? — не принял предостережения Проскура.— Мы не только возьмем бандитов с поличным, но и нащупаем каналы связи. По-моему, вариант подходящий.

Киричук поддержал Проскуру и добавил:

— Но если поймете, что есть смысл отпустить связного до следующей встречи, не задерживайте. С женщиной этой, Кулей, понемногу беседуйте, не раскрывая себя. Случай предоставил нам, считаю, удачный вариант в игре с Угаром. Ушел, ладно, сам себя скомпрометировал. Над этим мы сейчас с майором Весником работаем. О Сове Проскура уже подсунул им ложную информацию, клюнуть должны. Интуиция подсказывает мне: в точку целим. Удачи вам, Проскура!

И сразу к Чурину:

— Вернемся ради одной детали к Шпигарю: о бункере. Тут надо подумать. Не стал я задерживать Проскуру этим разговором.

— У нас с вами уже выработалась одинаковая реакция,— заметил Чурин.— Когда вторично Шпигарь упомянул о бункере, думаю, вот он на что делает ставку.

— Вот-вот, первый раз, он тонко намекнул об этом, мы не отреагировали на приманку. А второй-то, второй раз как выпукло преподнес: «Говорю, в бункер еще надо было...» Дескать, что вы, глухие, я вам такое говорю.

— И правильно сделали, что не обратили внимания. Он еще раз напомнит,— решил Чурин.

— Не напомнит, сами спросим. Уж не надеется ли он сбежать, когда поедете показывать укрытие? Пожалуй, рассчитывает.

— Пусть мечтает. И в этом для нас есть польза.

— Есть! — согласно кивнул Киричук, придвинув к себе чистый лист бумаги,— Так с чего же начнем наше послание Угару?

 

18

Давно Зубр перестал бахвалиться тем, что он лишен страха и в этом его сила, живучесть, потому как с испугу человек чаще творит глупости. Он достиг желаемого, о нем стали говорить так, как ему хотелось. Но смелости от этого не прибавилось, даже наоборот: с каждым днем он все острее чувствовал, как страх словно подтачивает его изнутри. И то, что его обыскали самоуверенные подручные Рыси, пуще прежнего разожгло в нем подозрительную мнительность, боязнь. Зубру даже показалось, что его арестовали, но не связали только потому, что он своим ходом доберется до явки быстрее и без лишних хлопот.

Теперь же шел лесом в сопровождении двух здоровенных детин, тревожно соображая, за что к нему проявлена этакая обидная бесцеремонность. А стоило вспомпить пистолет, отобранный у него доверенными людьми краевого эсбиста, как сразу становилось душно.

На рассвете вышли, наконец, к лесной сторожке, где расположились передневать. Но не успел Гринько и отдышаться, устало опустившись на стылую поутру землю, как узнал в идущем к нему человеке краевого эсбиста Рысь.

— Здорово, друже Рысь! Обижают ваши люди.

— Чем обижают? Кто посмел?

— Пистолет отобрали, доверия лишили. Как под конвоем ведут.

Рысь слегка улыбнулся:

— Почет тебе оказали, эскорт выделили, чтоб жизнь не подвергалась опасности,— пояснил он.— А пистолет попросили опять же для общего спокойствия, чтобы на каждом шагу не объяснять где можно стрелять, где нет.

— Я Хмурому жаловаться буду.

— Ты мне пожалься, больше пользы выгадаешь.

— Друже Рысь, в чем дело? Мне будто не доверяют. Куда мы идем?

— А вот это тебе и по рангу не спешить бы спрашивать. Что-то ты наперед забегаешь, подмечаем. Куда торопишься? Вот что сомнительно.

— Во мне сомнение? Тут какая-то ошибка. Зачем терзаешь, ты же мне друг.

— Какой я тебе друг, Зубр? Разве что на одних нарах пару недель провалялись. Друг, когда все без вдруг. По- разному мы с тобой поем,— согнал тот с лица всякий наигрыш.

Зубр совсем уже ничего не мог донять, мысленно упершись в слова «по-разному мы поем». Смотрел на краевого эсбиста растерянно, не мигая.

Тот спросил неожиданно мягко, вкрадчиво:

— Друже, ты когда последний раз видел Угара?

Гринько задумался: сообрази тут попробуй, когда это

было.

— В ноябре, после праздника, числа десятого.

— Какого праздника, Зубр?

— Так этого, ну ихней революции,— понял, наконец, Гринько причину вопроса.

— А ты голосом выдаешь, будто о рождестве Христовом речь ведешь. Чтишь их праздник-то?

Зубр ответил не сразу. Как пи трусил он перед вышестоящим эсбистом, все же сообразил, что если у того есть веские основания, пусть и доносные, притянутые, чтобы ему ие доверять, зря он будет и доказывать, и возмущаться,— ему не миновать удавки на шею. Других слов, как «с кем из чекистов связан, когда продался?» он перед смертью не услышит. Так зачем же смиренно откликаться на истязающие подходы Рыси, а конца им все равно не будет, и не лучше ли прервать неизвестность, самому заговорить «на басах».