Конец

По мере приближения к конечной точке пути вопреки ее воле все сильнее становилось предчувствие чего-то… Она не могла подобрать слово, не была уверена, что оно вообще существует – ощущение неслучайной здешности происходящего. В эту далекую страну привело их провидение, каждого из разных земель. Нет, это никак не связано с Конституцией и сражением при Булл-Ран. История, политика, культура – все это послужило питательной средой для ее ума, и не было более подходящей почвы для того, чтобы вскормить эту странную интуицию – но она не являлась ни результатом логических умозаключений, ни была навеяна аурой этого места. Река под мостом, по которому они ехали, переливалась в лучах, падавших сквозь щели в его досках. Над водой клубился туман. Дух этого места подстегивал ее чувства, но она была не из тех живых созданий, что способны принять его в себя, стать бессознательной частью огромного бессознательного целого. Результатом была лишь острая, физически ощутимая боль в основании шеи, и она поднималась вверх, словно затылок гладила рука злобного существа. Миссис Марини не была животным; она обладала сознанием, и оно отделяло ее от всех остальных Божьих творений – бессознательных и потому однозначно завершенных и категорически реальных.

Деревья были одновременно и на своем месте, и нет. Понимать, что ты здесь, означало быть осознанным среди бескрайнего неосознанного; находиться в определенном месте и знать, что смотришься здесь противоестественно, как жемчужина в пироге.

– Энцо! – сказала она. Из-за шума мотора быть услышанной непросто.

– Я к вашим услугам, – был ответ.

– Энцо, останови машину. Я хочу, чтобы меня стошнило.

Дорога была однополосной и без обочины, но он тут же остановил машину, перегораживая путь, ни с одной стороны к ним никто не приближался. Он распахнул дверь, однако она не позволила ему помочь ей выйти. Лина опустила окно и выдала жалостливо-обеспокоенным тоном несколько междометий.

Миссис Марини шла по клеверу к ограждению, за которым паслись овцы. Холодный воздух и запах навоза немного освежили. Утро уже набрало силу, солнце светило вовсю, проливая яркий свет на отрастающую траву и овец, три из которых отделились от стада и подошли ближе к ограждению, чтобы лучше рассмотреть гостью. За ними потянулись остальные – около двадцати. Энцо стоял рядом, рука его тревожно зависла в воздухе на случай, если придется спасать ее одежду от рвотных масс. В другой руке он сжимал ремешок ее сумочки, захваченной из машины.

– Что я могу сделать? – сказал он. На нем была куртка из негнущейся ткани, которую Лина сшила из обивки старого стула и куска холста. Воротник был залихватски приподнят, но это было единственным проявлением тщеславия.

На другом краю луга трое мужчин в одежде из толстого сукна срывали с крыши сарая поросшую мхом черепицу.

На самом деле миссис Марини не тошнило ни сейчас, ни раньше, но в объяснениях не было смысла, потому она ничего не ответила. Боль в затылке прошла.

– Привет, малыш, – сказала она ягненку с черной мордой.

Один из мужчин отодрал лист жести, закрепленный у основания трубы, и бросил на землю.

Тоненькие ножки ягненка дрожали; наверное, ему еще не было и месяца. Он сунул морду под брюхо матери и принялся сосать молоко, и они оба, мать и дитя, смотрели на нее, и взгляд их был по-овечьи покорным и безумным.

– Крошка Молли, – сказала она. – Ой.

Овца упала перед ней на колени, затем поднялась и выдала традиционный короткий звук.

Лина сказала:

– Ей не плохо.

– Мне плохо, – возразила миссис Марини.

– Ну не сильно. Можем ехать дальше.

Брак высосал все медово-сладкое из Лины, что, впрочем, было весьма отрадно видеть.

Миссис Марини не пребывала, разумеется, в иллюзии, что говорит с ягненком, он ведь просто животное, тогда как она была человеком пожившим, с которым уже нет тех, кого привычно видеть рядом, и казалось спорным, кого считать умершими, их или ее.

Она сжала деревяшку забора и рассмеялась.

– Видишь? – сказала Лина. – Вот так. Давайте поспешим.

Они вернулись к машине.

– Я проголодалась. Смогла бы одна съесть вашего собеседника целиком. – Надо сказать, она немного раздобрела, что тоже радовало глаз.

– Твоя мать, полагаю, предложит тебе кофе с овсянкой.

Энцо передернуло. Его кишечник не переносил зерновые продукты.

Вскоре они прибыли на место.